Гpоссмейстеp - читать порно рассказ онлайн бесплатно

Выйдя на подиум, он какое-то время продолжал чувствовать себя частью той массы людей, что сидели в темном несимметричном зале. Но граница уже легла между ними. Он стоял, освещенный мягким красноватым светом прожектора, а они растворялись в полумраке и могли позволить себе гримасничать, шуметь, говорить, смеяться и до неприличия откровенно разглядывать его.
Наконец, он ощутил, что акт отторжения, всегда немного болезненный, всегда вызывающий вначале чувство некоторой неуверенности, закончился и он, отделившись от них, должен на то время, что проведет на эстраде, стать таким же большим и многообразным как они.
Пауза затягивалась. Статный мужчина в серебристом комбинезоне на подиуме стоял абсолютно неподвижно. Это было странно и неожиданно. Шум в зале постепенно стал затихать. Наконец, установилась гробовая тишина.
Он знал, что от первых его движений зависит, будет ли зал наблюдать за его действом с напряженным вниманием и интересом или, убедившись в тривиальности происходящего, заживет своей отдельной жизнью и тогда все, что бы он ни делал, будет повисать в воздухе как сигаретный дым.
Он медленно поднял руку к горлу, двумя пальцами пащупал зиппер и повлек его вниз, разваливая, раздваивая свой блестящий скафандр. В мертвой тишине отчетливо слышался треск «молнии», публика как завороженная следила за вылущиванием на свет Божий его фантастически прекрасного, мускулистого тела.
На его узких бедрах остались только узенькие полупрозрачные плавки.
— Неизбежность оргазма партнерши гораздо важнее для меня, чем уверенность Папы Римского в непоколебимости устоев Святой католической церкви! — медленно проговорил он в микрофон.
Гулкая тишина.
— Вы даже не представляете, сколь разнообразными могут быть приемы, но все они ведут к одному...
Он ощутил, что достиг кульминации, пора подходить к действу.
— Соитие должно быть простым и ясным.
Он почувствовал, как подобрались женщины в зале.
— Когда человек остается наедине со своим либидо, комплексами, фантазиями и вожделениями, ему иногда бывает совершенно необходимо взять женщину — совершенно незнакомую прежде женщину — раздеть ее, осуществить совокупление и ощутить разрядку. Зачинатели нашей цивилизации называли это катарсисом.
Равновесие установилось. Более того, он чувствовал, что зал становится легче. «Они перестали сопротивляться». Ему даже показалось, чо все неслышно привстали и придвинулись к нему, осторожно переставив стулья. На самом же деле все просто осознали неизбежность предстоящего.
Произнеся еще несколько фраз, он почувствовал, что пора приступать к главному.
— Итак, я позволил себе совсем коротенькое вступление, — произнес он в микрофон. — Убедившись, что вы готовы, привыкнув к освещению, я приступаю к лотерее.
Тотчас же из-за кулис семенящей походкой вышел коротышка во фраке, неся перед собой серебряный поднос, на котором ворохом лежали билеты посетителей, а точнее — посетительниц кафе. Его рука зависла над подносом, затем быстро нырнула и длинные пальцы наугад выхватили белоснежный квадратик.
— Тридцать девятый номер! — провозгласил он в микрофон.
Узкий луч прожектора пошарил по залу и уперся в грудастую даму в узком обтягивающем платье. Чувствуя на себе десятки глаз, она вспыхнула, ее спутник был в замешательстве. Однако они знали правила.
Медленно, словно на Голгофу, женщина поднялась на подиум и стала раздеваться. Затаив дыхание, зал следил за каждым ее движением. Наконец, на ней остались лишь туфельки на высоких каблучках. В остром луче прожектора она стояла беспомощная, неподвижная, скованная безмерным смущением.
Он сделал несколько легких, скользящих шагов от микрофона, спокойно ощупал ее тело, а затем быстро запрокинул на ковер, сорвал плавки и вошел в нее.
Зал наблюдал. Он начал движения. Теперь он мог отключиться, размышлять на посторонние темы и даже пытаться взглянуть на происходящее со стороны. Движения следовали одно за другим автоматически, не задумываясь он взбивал особый коктейль под названием женский оргазм и там, где это было нужно, выдерживал едва заметную паузу...
Сколько раз он совершал это в пустой комнате на тренажере или снимал на видеомагнитофон и потом придирчиво просматривал, исправляя себя как режиссер исправляет актера. Сколько раз он свершал это в ходе своих спецтурпоходов — в подъездах домов в Старой Риге, в лесах, граничащих с городом, где у него были любимые, как правило уединенные уголки, на берегу залива. Там акт был таким, каков он есть. Его не изменяло ни особое освещение, ни присутствие множества зрителей.
Брать правильный ритм он тоже учился на берегу залива. Всякий сбой сразу же вылезал и был хорошо ощутим здесь. Ему иногда казалось, что он покоится в огромном величественном театре, который имеет тысячелетнюю традицию и зрители которого не просто взыскательны — они, быть может, изощреннее лучших мастеров любовного искусства. О да, это великий театр, где нет ни кулис, ни сцены и никакое отстранение неспособно выделить тебя из бездонного, разнообразнейшего зала — самой Природы. Здесь он когда-то учился азам, здесь же познал первые неудачи и триумфы. Да, здесь, а не в десятках и десятках самых разных по величине и убранству комнатах или постелях!
Но зал не отпускал его. Десятки глаз, завораживающие своим напряженным блеском, внимательно следили за ним. Ошибись он, сделай хоть одно неверное движение и из мастера он превратился бы в заурядного трахальщика, почему-то свершающего свои дела при свете прожекторов. Но он не ошибался. Он был гроссмейстером в своей сфере.
«Но разве можно быть любовником — мастером? Ведь мастерство приходит с уверенностью, а когда приходит уверенность, не остается места для непосредственного чувства, восторга, некоей почти мистической тайны, которые необходимы любовнику, необходимы волнующему таинству соития», — так думал его друг, затерявшийся среди других зрителей в зале. Друг, знающий мастера так, как может отец знать сына и любивший его так, как сын может любить отца.
Скованность, зажатость партнерши все-таки искажала рисунок его движений, но он давно к этому привык и старался учитывать. Он знал, что при всем старании не сможет найти глазами тот единственный кусочек зала, тот маленький островок, который всегда оставался родным и близким. Этим островком был столик, за которым сидели друг и жена.
Может быть, именно потому, что они присутствовали в зале, он вкладывал в соитие не только мастерство, но и чувство. Так или иначе, их настроение вплеталось в его действо с незнакомкой.
Одновременно он ощущал множество нитей, протянувшихся к нему из разных концов зала, особенно от женщин. Они следили за его движениями плотоядно, ревниво, жадно. Они порывисто дышали, широко раздувая в темноте ноздри, они вягивали в себя аромат разогретого тела под ним, они оглаживали его мускулистую спину глазами.
Во внезапно открывшемся ему сопоставлении он увидел себя, порывисто двигающегося на эстраде, и себя, сидящего за столиком. И здесь и там его окружали люди. В одном случае он был таким же как они, в другом он был единственным, неповторимым. (Женщина под ним, как ни пыталась, не смогла сдержать тихого, протяжного стона, услышанного во всех концах зала. Он знал, что сейчас она начнет кричать непрерывно, электризуя зал. Она упиралась, зажималась, стыдилась, но он шутя прорвал ее защитные порядки и зал затрепетал почти так же, как она под ним).
«Для других он только мастак, а для меня в тысячу раз разнообразней», — размышляла в это время его жена. — «Милый супермен, я обязательно испеку тебе сегодня пирог с яблоками. Я не думала, что все удастся так блестяще... Надо всегда верить, что все получится наилучшим образом. Это вселяет в него уверенность. Как страшно быть для него ничем и как приятно быть для него всем!»
Она покосилась на его друга:
«Ну, если не всем, то очень многим.»
Так размышляла его жена, глядя, как уверенно он ведет свою партию и чувствуя, что акт подходит к концу.
«На берегу моря я делаю это совсем не так как сейчас», — - между тем размышлял он сам, — «и не так, как свершаю это с близкими мне женщинами. Я долго учился этому искусству: быть разным, в то же время оставаясь самим собой. Но кто в это поверит? Жена, наверное, полагает, что во мне пропадают задатки актера. Друг — что я лицемер. Впрочем, это одно и то же.»
Женщина под ним затрепетала, выгнулась и, как ей показалось, достигла кульминации. Так говорил весь ее предыдущий опыт, опыт, полученный в сотнях и сотнях соитий с десятками самых разнообразных мужчин и даже — о, это было лишь дважды, в состоянии сильного подпития — нескольких женщин. Итак, она была убеждена, что уже достигла Берега. Она не знала, что путешествие только начинается, что впереди кружащие голову водовороты, стремительные водопады, неудержимые стремнины. Она лишь чувствовала, что мужчина над ней ровно, уверенно, энергично гонит и гонит вперед их лодку, застывшую в свете прожектора. Ей стало страшно. Она вдруг почувствовала, что тот, кто так умело сверлит ее раковину, сегодня вечером, на глазах у десятков людей затащит ее в такие пучины сладострастия, что она вернется из них измененной, другой, неузнаваемой. Она попыталась вывернуться из-под мужчины, но он это предвидел и, жестко распластав на ковре, ввел в действие новую технику. С ужасом она ощутила, что на нее накатывает новая, еще более мощная волна оргазма, и выгнулась, и закричала, не узнавая собственного голоса...
Зал неистовствовал. Некоторые привстали со своих мест, чтобы лучше следить за происходящим. Даже ее спутник не мог отвести глаз, мурашки бегали по его спине, он забыл о своем жульене...
Друг тоже сразу отметил мастерскую смену техники.
«Неужели для того, чтобы ввести эту курицу под ним в райские кущи, непременно необходимо расслаиваться? Ведь ему скорее необходима цельность. Но в то же время, если бы он всегда был таким напористым, непреклонным, таким гениальным, жене было бы с ним трудно, даже невозможно. Он замучил бы ее насмерть. То, что переживет сегодня женщина на эстраде, можно вынести только один — два раза. Правда, это потом не забывается.