Обратная сторона любви - читать порно рассказ онлайн бесплатно

Отнесу тело в ванную — от вчерашнего надо отмыться. Не доиграть мне в игру странную. В полёте не остановиться.
Курю. Паровозю. Прослыл выпивохою. Ненавижу гундосящих. За спиной суки охают.
Ненавижу предателей. Сам предаюсь унынию. Такую жизнь изнахратили — был мальчик румяный — стал синий. И Пинженин Август 05
Фром даск тилл даун. А-а-а-а, ля-ля-ля. Какую чушь иногда снимают в этом дурацком Голливуде. Смотрю и диву даюсь. Вампиры — как из ваты, зубы деревянные. Фу.
А вот девочка на сцене со змеей хороша, ничего не скажешь.
И ведь смотрю, как дурак какой-то, ей-Богу. Вот что я здесь делаю? Здесь и сейчас? Ах, пишу, скажете... Да ну, отвечу я.
Я просто пытаюсь не сойти с ума. Не выброситься из окна и не вскрыть себе вены. Да все нормально, только я остался один. Со вчерашнего вечера и, похоже, навсегда.
Но начну по порядку.
Что-то как скрутило, как скрутило три дня назад. Словно после жуткого похмелья, когда краски с одной стороны тусклые, а с другой играют незнакомым спектром. Так и я — открыл утром глаза, взглянул на фото своей жены на тумбочке, и... Словно по расслабухе под дых получил. Где, думаю, мои глаза все тринадцать лет были? Как я с этой уродиной их прожил? Блин, а я ведь с ней двоих киндеров заделал. Трахал ее по три часа кряду, как ей, «родимой», нравилось.
А что самое интересное: я к ней до этого неделю не мог прикоснуться. Черт его знает, что произошло тогда. Ну, не стоИт на нее, хоть тресни. Я уже и порнуху смотрел, и свечи зажигал, и всякий массаж пробовал. Хотел, было, за Виагрой бежать, да как-то стыдно стало. Тридцать семь лет всего лишь. Меня бабки в аптеке засмеют.
Так и прожили неделю, как соседи: она меня с дивана на пол выгнала. Как раз три дня назад она мне скандал закатила. Импотент, кричит, толку с тебя никакого. Пойду, говорит, в бар сниматься. Там, в отличие от тебя, настоящие мужики водятся.
За ней дверь тогда захлопнулась, а у меня внутри как будто кто-то сдох. Коньки отбросил и лежит там в пузе, разлагается. Ничего не могу с собой поделать.
Ну полежал я чуток, да пошел на кухню чаю налить. Только чайник на плиту поставил, как дверь открылась. Анька пришла. Зареванная, как девчонка какая-то. Рыдает, глаза покраснели, нос распух. Говорит, извини меня, Ромашка. Не знаю, мол, что на меня нашло.
Я ее чуток приобнял, по спине погладил, в ухо чмокнул. Чую, зашевелился мой дружок. Да хорошо так раскочегарился. Ну, я и... отработал, как надо: как она любила — три часа. Благо, детей дома не было до самого вечера.
И вот лежим мы с ней на полу (до дивана не дошли) и я вдруг спрашиваю:
— Аня, а ты мне никогда не изменяла?
Через секунду я пожалел, что немым, как мой брат, не родился. Анька с пола подорвалась, как ошпаренная. По комнате заметалась, одежку поправляет, трусы натягивает. А лицо... краше в гроб кладут. Бледное, да с каким-то мертвецким отливом.
— Да как ты смеешь?! — визжит так, что я едва не оглох.
Блин, да я же просто так спросил, чего орать-то?
— Совсем мозги пропил? Или нашептал кто?
И тут чувствую, что закипаю. Как тот чайник, который я на плиту поставил и о котором мы оба забыли. Только у того свисток, а у меня вот-вот пар из ушей пойдет. Я рот раскрываю, да как рявкну прокурорским своим голосом:
— Заткнись, дура!
Она варежку захлопнула, на меня смотрит. И в глазах что-то плещется. А что, я понять никак не могу. То ли испуг, то ли обида. А у меня чутье щелкает. Как бывает на допросах: посмотрю на подследственного, и уже знаю — виновен. Доказуха — никакая, свидетели — шуты гороховые, а я точно знаю, что он виноват. Хоть на месте стреляйте, хоть на куски меня режьте, но виноват и все.
Подхожу я к своей Аньке, бормочу что-то ласковое и дурное (сам с собой в «хорошего» и «плохого» следователя играю), пытаюсь ее успокоить. Она, вроде, затихает; к груди моей обнаженной приникает и всхлипывает еле слышно.
— Рома, — бормочет сквозь слезы, — как ты мог подумать? Кто тебя надоумил-то? Покажи мне ту сволочь, я сама ей в глаз плюну.
Ну, я ее успокоил, да она за детьми в сад отправилась. А я чаю себе все-таки налил, сигаретку прикурил, да в окошко стою, дымлю. И неспокойно у меня как-то внутри, ох неспокойно. Как будто кто-то немытыми ногами по моей свеженькой могиле прошелся.
Ну, да ладно, думаю, и на старуху бывает порнуха. Ошибся прокурор, с кем не случается. Даже волка чутье иногда подводит, да он в капкан попадается. А уж человек... совсем плевое дело.
Значит, было это третьего дня. А вчера пошел я на работу; сел за стол, разложил бумажки и жду, когда очередного подозреваемого на допрос приведут. Чаю несладкого хлебнул и сижу, протокол почитываю. Глянул под стопку бумаг, а из-под нее краешек диска виднеется. Удивился немного про себя, потому что никаких дисков у себя на столе не помню, да и достал ДВД. В руках повертел, ничего не понял. Никаких опознавательных знаков на блестящей поверхности не увидел. Что к чему? А-а, помню, как подумал: наверное, Виталик фильм смотрел и забыл у меня на столе.
Виталик — это мой наставник раньше был, когда я стажером в прокуратуру пришел. Был наставник, стал сосед по кабинету. Он в свое время меня и с Анькой познакомил.
Думаю, гляну-ка я одним глазком, чем там зампрокурора города увлекается. Вставил диск в компьютер, на «Плэй» нажал.
Вот тут-то меня и накрыло по полной. По самую маковку водой захлестнуло, а сверху еще и кувалдой приплющило. Поначалу-то я думал, что какая-то жесткая порнуха Виталика вставляет. Трое мужиков в резиновых шлемах на головах приходуют одну тетку в черной резине. Подвесили на цепях и хлещут ее, бедолагу, чем ни попадя. У тетки глаза завязаны широкой лентой (лица не разглядеть), а в зубах красный шарик. Она и кричать-то не может, только мычит, как корова. На цепях вертится, головой едва-едва шевелит.
Я от отвращения чуть не блеванул. Не люблю такое, честное слово. Уже и выключить хотел, да один из садистов подошел к жертве и повязку у нее с лица снял. Ручищей своей по груди ее провел и прямо к камере поворотил. И висела там на цепях... моя разлюбезная Анька. Та, у которой я тринадцать лет назад стал «вторым» и «единственным». А она у меня — первой и единственной.
Охранник подследственного привел, а у меня руки дрожат так, что я карандаш сломал. На весь кабинет стоны да крики слышатся из компьютера. Едва выключить успел, чтобы не опозориться. Как допрос провел, не помню. О чем дурака напротив спрашивал, тоже не помню. Думал только об одном: какая гнида мне эту мерзость подсунула? У кого такое странное чувство юмора?
После допроса хотел Анькин номер набрать и все ей, проститутке, высказать, но передумал. Вспомнил, как Виталик меня, стажера зеленого, уму-разуму учил.
— Если хочется психануть, — говорил он мне, — посчитай до ста. Еще лучше до тысячи. Как посчитаешь, так принимай решение.
Я и посчитал. До трех сотен досчитал и решил не звонить.интересную принес. Давай посмотрим, да попробуем, как там.
Аня удивилась слегка, потому что я таким не баловался ни разу, но согласилась. Бедрами завиляла и в комнату прошла. Я за ней. Даже не разувался. Зачем разуваться, если вдруг уходить придется. Так не буду же я на коленях перед ней шнурки завязывать.
Вставил диск в пасть дисковода и нажал «Плэй». Через пару секунд она закричала так, будто ее режут. Вцепилась ногтями в щеки и рванула со всей дури. Щеки мигом закровавели, лицо все перекосилось, глаза едва на пол не вывалились. Еще через секунду она свалилась на пол и задергалась там, как кукла. Орет благим матом, ногами дрыгает, голова мотыляется так, что вот-вот оторвется.
Я сначала на кухню за водой хотел сбегать, но остановился. Кулаки сжались сами собой. Так потянуло ударить, что едва сдержался. Она ко мне подползла, за колени обняла, скулит, как собака.
— Рома, прости. Они меня напоили. Ничего не помню, ничего не чувствовала. Что-то мне подсыпали, я только на цепях и очнулась.
Как я и тогда сдержался, чтобы ее не пнуть, не помню. У меня голова словно в тумане каком-то плавала. Перед глазами все расплывалось, и колени подгибались. Все силы в кулак собрал и спросил?
— Кто они?
— Не знаю, — ныла Анька. — Они в масках все время были. И молчали, я даже голоса узнать не смогла.
Блин, ну кто в нашем затхлом пятнадцатитысячном городишке может в такие игрушки играть? Развернулся я, как в армии по команде «Кругом» и из дома вышел. По улицам бродил, словно лунатик. Дороги не видел, обо все камни спотыкался. Чуть под автобус не попал, когда мне зачем-то вздумалось на другую сторону перейти. Очнулся только возле дома родительского друга — пастора баптисткой церкви.
Ну, думаю, сама судьба сюда мои ноги направила. Постучал в калиточку, услышал, как пес забрехал. Пастор на крыльцо вышел, фонариком себе под ноги посветил, да и открыл мне. Удивился так, будто мы с ним не вчера виделись, а три года назад.
— Ну, проходи, — пропустил меня во двор.
Сам огляделся странно, будто проверяя — нет ли за мной «хвоста», и калитку запер.
Я в дом-то вошел, а вот что дальше делать, как-то растерялся. Ну, не выложу я ему сразу, что моя супруга, с которой мы на алтаре венчались, оказалась шлюхой подзаборной. Но пастор — мужик умный, сразу понял, что я не в себе. Завел меня под локоток в гостиную, усадил в кресло, сам стул напротив подвинул.
— Рассказывай, Рома, — мягко так, как больному, сказал.
Я и выложил ему все, как на духу. Говорил, а сам глаза стыдился поднять. А как взгляд поднял, так чуть язык не проглотил. Пастор сидел, как будто кол сожрал. Спина прямая, лицо лиловое и сам еле дышит. Я, было, подумал, что его моя история до такого состояния довела. Хотел уже за водой бежать, но тут он голос подал. Откашлялся тихонько и каким-то странным тоном заговорил:
— Рома... если ты помнишь, я тебе еще перед свадьбой говорил, что порядочных женщин не осталось. Что все, как одна, продажные и лживые. Вспомни, как писал Екклезиаст: и нашел я, что горше смерти — женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, а руки ее — оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею.
— Помню, — перебил я его, —