Предсказание - читать порно рассказ онлайн бесплатно

«Дааа. Цветник еще тот» — думал Петр Петрович, пробираясь к классу сквозь заслон полуобнаженных девичьих тел.
Формально все было прилично (ну, или почти): голые ноги, руки, верхушки сисек и ничего больше, тем более со скидкой на жарищу, стоявшую весь август и не желавшую спадать в сентябре.
Но, как известно, чем формальнее приличия, тем трудней их соблюдать. «Ну нет. Обжегся уже не раз. Меня теперь на этой девичьей мякине не прове... Господи! А это еще что такое?!»
У дверей его класса стояла брюнетка.
Не то что бы самая голая или самая ногастая. Нет. Не голая и не ногастая, а просто неописуемо красивая. Черноглазая, умело и броско накрашенная принцесса «Тысячи и одной ночи», ухоженная, знающая цену своей бесценной красоте и полная ею доверху, до самых масляных с чертинкой глаз.
Судя по всему, она училась именно в его 11-м «А».
Это уже было слишком.
Петр Петрович входил на свой первый урок не строгим, уверенным в себе учителем, а нафиг деморализованным мальчишкой, готовым на любую глупость.
***
— Покрасовались, посверкали декольте, и хватит, — рычал он, расхаживая вдоль доски, как тигр по клетке. — Не знаю, как у вас было с Зинаидой Осиповной, а у меня все просто, как в букваре. За каждые голые ноги — к доске, плюс дополнительное задание. Закон вступает в силу со следующего урока. Вопросы есть? Вопросов нет.
Притихший класс слушал его, переглядываясь и закатывая глаза.
— У меня вопрос. Можно? — раздался хриплый голос. — А голые ноги попарно считаются, или за каждую ногу отдельно к доске?
По классу прокатилась волна хрюканья.
— Так. Ты у нас кто?
— Джим Кэрри! Джонни Депп! Лёня ди Каприо! — посыпалось отовсюду. — Фродо Бэггинс! Не, пацаны, он сам Лорд Саурон!..
— Тихо! — рявкнул Петр Петрович. Когда хотел, он мог делать это очень эффектно. Класс снова притих. — Тихо...
Через пять минут Петр Петрович понял, что у него болит голова. Через десять — что ему смертельно хочется сбежать куда-нибудь подальше. Он все время чувствовал на себе взгляд черных с чертинкой глаз, и от этого нес всякую хрень. Красавица-принцесса, вне всяких сомнений, насмехалась над ним, и Петр Петрович готов был растерзать ее за наглость и красоту.
Чтобы хоть как-то сбить этот дурной стих, он решил вызвать кого-нибудь к доске.
— Проверим, что вы помните с прошлого года. Ээээ... Хоменко!
Он специально выбрал самую невзрачную фамилию, надеясь, что на нее откликнется какая-нибудь серая мышка без бюста и голых ног.
Каков же был его ужас, когда к нему вышла сама Принцесса, сверкая своей неописуемой улыбкой.
— Чего лы... улыбаешься? — почти грубо спросил он ее.
— А что, нельзя? — нараспев спросила Принцесса, качнув бедрами.
Они у нее были крепкие, матерые, как у индийских шакти.
— Можно, если осторожно. Расскажи-ка нам, Хоменко... как тебя зовут?
— Маша, — все так же нараспев сказала Принцесса.
— Расскажи-ка нам, Маша Хоменко, о... о творчестве Блока.
— Блок — великий поэт-символист, представитель младшего поколения русских символистов, или, как они себя называли, младосимволистов, — немедленно начала Маша, не меняя интонации. — К ним принадлежали также Андрей Белый, Иннокентий Анненский и другие замечательные поэты-новаторы...
Она говорила абсолютно правильные вещи абсолютно правильным языком, все так же улыбаясь и растягивая слова, будто издевалась над ним. Петр Петрович слушал ее, раскрыв рот.
Кто-то явственно прошептал:
— Йессс! Она сделала его!
«Он прав», тоскливо думал Петр Петрович, глядя на улыбающуюся Принцессу-Машу.
— ... В зрелый период своего творчества Блок все чаще обращается к национальной теме...
— Спасибо, достаточно.
— Мне пять? — нагло спросила Маша.
Ее глаза пронизывали Петра Петровича снопами радужных искр, и ему хотелось кричать.
— Пять, пять. Садись.
Класс засвистел и заулюлюкал. Маша элегантно поклонилась и пошла к своей парте.
«Это конец» — думал Петр Петрович...
***
Класс быстро привык к новому учителю, и уроки проходили обычной школьной текучкой.
Но Маша изводила его красотой и нахальством. Она стала подкрашивать пряди волос, ниспадавших до пояса, зеленым и голубым. Вокруг глаз у нее тоже засверкали цветные тени, и вся она бесстыдно сверкала и мерцала на уроках, как восточная мозаика. Петр Петрович был уверен, что все это в пику ему.
Когда она нахальничала на уроке, он чувствовал себя лохом из лохов. В коридоре и на улице Маша держалась с ним, как со всеми, но Петр Петрович не замечал этого и был уверен, что она третирует его, как сопливого пацана.
За месяц он извелся, как за год каторги. В нерабочее время он не мог ничем себя занять и маялся, пока снова не шел на работу и не видел Машу, и не злился, что все без толку, и не шел потом домой, чтобы снова маяться и снова ждать встречи, мучительной, как и все остальные.
Из этого порочного круга не было выхода. Петр Петрович представлял себе, как признается в своих чувствах Маше, насмешнице и богине, и выл с досады, пугая прохожих.
Однажды в воскресенье он шел по рынку.
— Подходи, сынок, подходи, дорогой! Узнай судьбу свою, узнай, что тебе звезды готовят...
Это была «гадалка Зульфия», хиромантка, астролог и медиум, обжившая тепленькое местечко у главного входа.
Он всегда проходил мимо, игнорируя призывы подойти и узнать судьбу. Но на этот раз не выдержал.
«Хоть посмеюсь», думал Петр Петрович, зная, что ему не до смеха.
— Счастье будет, богатство будет, — бормотала Зульфия, щупая его ладонь шершавыми пальцами. — Богатый будешь, детей красивых заведешь...
— Каких детей? Какое счастье? — вдруг прорвало его. — Смеешься, да?
Зульфия смотрела на него черными молодыми глазами, странно блестевшими в складках морщин.
— Как можно, дорогой? Линии не врут. Что у тебя стряслось? Расскажи Зульфие, она поможет...
— Что стряслось? Влюбился, как идиот, — шептал Петр Петрович, и вправду чувствуя себя идиотом. — В школьницу. Даже сказать ей не могу...
Зульфия сверкнула молодыми глазами.
— Тааак. А ну-ка дай руку, дорогой, — сказала она, хоть рука Петра Петровича и так была в ее руке. — Неееет... Линии не врут, не врут... Будут тебе счастье, будет удача, все будет, дорогой! Но только надо уметь пользоваться!..
— Как? Как пользоваться? — чуть не крикнул Петр Петрович.
Пол вдруг поплыл перед глазами, и он ухватился за ограду.
— Что с тобой?
— Ооох. Голова закружилась... Совсем негодный стал... Говори быстрей, как пользоваться!
— Сейчас, дорогой, сейчас. Линии непростые, плетение хитрое, тройное... Ага! Тааак, тааак... Слушай меня внимательно. Вот что линии сказали Зульфие: иди сейчас — слышишь, прямо сейчас! — иди во двор дома на высокой горе. Там твое счастье тебя ждет. Проворонишь — твоя беда. Поймаешь — твоя удача. Все понял?
— На какой еще горе?
Петр Петрович хотел было скривить губы в усмешке, но не смог.
Рядом был только один дом на высокой горе: пятиэтажка, стоящая у обрыва. Ее так и называли: «дом на горе».
В дикой надежде невесть на что он вырвал руку у Зульфии, сунул ей мятую купюру (явно меньше, чем та рассчитывала) и побежал к обрыву.
«Совсем спятил», — глумился он над собой, взлетая по ступенькам. — «С того обрыва и убиться толком не выйдет...»
Двести раз сказав себе, что он не верит во все эти штучки, а пришел просто так, Петр Петрович влетел, запыхавшись, во двор того самого дома и стал мерить его шагами из конца в конец. В голове гудел странный ватный гул.
«Подожду часик... нет, два», — думал он. — Все равно погода хорошая, солнышко...»
***
Не успел он отмерить двор из конца в конец, как наткнулся на Машу, выходящую из-за угла.
В руке у нее висела тяжелая авоська.
— Ээээ, — замычали они хором, застыв, как вкопанные. — Ээээ... здрасьте! — первой сказала Маша.
— Привет! Вот так встреча! — произнес (и даже довольно внятно) Петр Петрович.
— А вы тут... что?
— Да так... гуляю, воздухом дышу. Погода вон какая... А ты?
— А я тут живу, вот в этом доме.
Они замолчали. Маша опустила глаза.
— Ты что же сумки такие таскаешь? — опомнился Петр Петрович. — Что, и в гору тащила? Давай, помогу донести.
— Да ладно... хотя... Спасибо, — улыбнулась Маша, передавая ему авоську. В ней было килограмм десять или больше. — Я привыкла, мне не тяжело. Ну, почти...
Они пошли к дверям. «Ай да Зульфия, — думал Петр Петрович, чувствуя холодок в печенках. — Ай да гадалка. И что мне теперь делать?...»
Маша продолжала улыбаться, глядя в ноги.
Сейчас она была совсем другой, чем на уроках — в простой одежде, без макияжа, с узлом волос на макушке.
— Вы часто тут гуляете? — спросила она.
— Я? Да... то есть нет. Представляешь, рядом живу, а тут, на горе, не бываю никогда... то есть редко... Вот и решил прогуляться...
(«Что я несу?... «)
— Классно... А хорошо, что я вас встретила. Так помогли, спасибо!... А то бабуля позвонила, сказала зайти фруктов купить... хочет пирог печь фруктовый... Я привыкла носить, но по лестнице тяжеловато. У нас ведь лифта нет... — говорила Маша, по-прежнему глядя вниз.
— Какой этаж?
— Пятый.
— Ого. Ну, зато сердце крепкое будет.
— И ноги.
— Ага.
Они рассмеялись. Потом Маша подняла взгляд:
— А... можно спросить одну вещь?
— Какую?
— А у вас откуда корни? Ну... в смысле, кто у вас предки по национальности?
— А что? Чего ты спрашиваешь?
— Ну... Просто у вас внешность такая... необычная.
— Необычная? Почему?
— Ну... не знаю. По-моему, у вас такой типаж особенный... нордический...
Петр Петрович чуть не задохнулся.
«Опять издевается» — взвыло у него внутри...
Он посмотрел на Машу.
И (это было, будто он проснулся, и вместо кошмара увидел свою комнату) — и вдруг понял, что та не издевается.
Маша была вполне серьезна. И она тоже стеснялась.
Петр Петрович вдруг понял и это, — и растерялся.
Он и раньше был растерян, а сейчас и подавно не знал, что с этим всем делать.
— У меня действительно прабабушка шведка, — сказал он. — Ханна Блюм, мещанка города Выборга...
— Ну вот, видите, — все так же улыбалась Маша. — Вы похожи на моего любимого актера Хельмута Грима. «Кабаре» видели? А «Гибель богов»?...