сперму Ишмаила. Она текла у него по подбородку, капала мне на голову, а он все добирал последние капли, орудуя языком и шумно отдуваясь.
Через десять минут мы опять сидели на диване, словно ничего и не произошло. Ишмаил пропал почти тут же, повинуясь одному мановению руки, дядя Адьберт был в новой неиспачканной сутане, а я сидела голая и, давясь, ела очередную печеньку. Меня гладили по головке, называли хорошей девочкой, и объясняли мне все прелести жизни праведной. При этом то, что осталось от моих белых невинных трусиков, дядя Альберт время от времени подносил к лицу и, вдыхая их аромат, говорил мне, что оставит их себе на память как залог моего душевного перерождения. А потом я откланялась.