Терапия для сына, и терапия для жены - читать порно рассказ онлайн бесплатно

Всему на свете есть предел, не понимает это либо очень глупый человек, либо очень больной. Яна длительное время разрывалась между первым диагнозом и вторым: «Игорь, кто ты? Что с тобой такое?» — этот вопрос так и застыл в стеклянном взгляде тридцати шестилетней женщины, а её муж всё приговаривал:
«Ну, Яна, ну, не сердись... Я ведь не предлагаю ничего окончательного. Ты же знаешь, вы для меня самое дорогое...»
Данил напрягся. Яна с неловкостью слушает его дыхание. Мгновения наслаиваются одно на другое, не создавая очевидной последовательности. Ночь кажется туманной, обстоятельства спутанными. В конце концов Яна различает в темноте мигающий огонёк, и это в кои-то веки возвращает чувство реальности. Жизнь предстаёт настолько реальной, что выносить её становится не так уж и просто.
После стольких лет размеренной семейной жизни Игорь явил свою затаенную сторону. «Откуда она в нём? Откуда в человеке, которого она знает как... как никого другого, такие секреты? Как ТАКОЕ вообще можно скрыть?!...» Она бы ни за что не заподозрила в нём какие-либо «наклонности», «странности». Тем более такие мрачные. Не может быть, чтобы за 15 лет брака Яна не изучила мужа до мельчайших деталей. Неужели она так слепа? А ведь всегда считала себя проницательной.
Не подобрать мягких выражений, вмещающих всю подлость, которой подверглась Яна. Она до конца отказывалась верить, что Игорю действительно нравится видеть её и их чадо в подобном «союзе». Может, он бредит? Может, это временное помешательство? Если так, то всё ещё страшней, ведь сделанного уже никак не вернуть.
«Ну, Яна, ну... Ну, перестань, ну... ну, вы для меня самое дорогое...»
Как знакомый человек вдруг может оказаться таким чужим? И с этими словами он ещё лезет целоваться? Требует взаимности? Ну уж нет.
Яна отворачивается, чтобы тут же утонуть в глазах напуганного Данила.
— Господи, Данилка... что он тебе наговорил?
Данил не требует ласки: он слишком напряжён, чтобы что-то требовать. Яна не сразу понимает, как себя вести, и застывает, глядя в его глаза. Доверившись привычке, шепчет набор каких-то привычных фраз. Она буквально чувствует трепет Данила, его страх, его неуверенность... и то, как он опьянён происходящим. Это неправильно. Нужно сопротивляться, чтобы не заразиться чем-то схожим.
«Не бойся, — хочется сказать ей, — я-то уж точно не сделаю тебе ничего плохого.» Но она не говорит этого, а лишь бестолково пытается поймать в глазах Данила точку опоры, поддержку и для себя.
Печать непотребства стоит на всей этой ситуации. Всё кажется зыбким, нереальным. Семья как обитель чистоты и благочестия — — этот ангельский идеал безусловного доверия, любви и преданности подвергся безбожной профанации. Если бы Яна была более суеверной, она назвала бы это бесовщиной, Игоря — бесом, а Данила — введённым в заблуждение невинным агнцем.
В один из дней Данил сам пришёл к ней просить прощение.Мог бы хотя бы не обманывать меня. Я ведь тоже как никак половинка этого брака. *** Огонёк записи мигает. Яна, закрыв глаза, ощущает пульсацию у себя во рту: сердце Данила бьётся без устали. Для него каждая секунда происходящего претендует на то, чтобы стать вечностью. Ещё секунда и мощная судорога изгибает Данила в болезненном приступе. Яна сдвигает брови. Игорь узнаёт это выражение.
Он переводит глаз камеры на Данила. Тот сдавленно пыхтит, начинает даже тянуть жалостливое «ма-а-ам». Яна испуганно вздрагивает, раскрывает дрожащие озёра своих глаз, чтобы сойти с ума от содеянного: Данил изнывает от удовольствия, беспомощно преданный власти её рта.
Так проходит, наверное, секунд десять, если не меньше, после чего Яна, как ошпаренная, запрыгивает на Игоря, член которого попрежнему маячит сбоку. От неожиданности тот чуть не роняет камеру.
Яна не сводит слепого взгляда с охмелевшего от ласк Данила. Ей требуется не многим более десяти секунд, секунд сорок максимум, чтобы надорваться в неприличном стоне. Так быстро она не кончала никогда. ***
Данил никогда не рассматривал родителей в каком-либо «экстраординарном» качестве, поэтому испытывал диссонанс.
«Можно ли как-то оправдать сознательную фривольность по отношению к самому близкому и дорогому? Можно ли простить себя за неё?»
Для него мысли о преступной близости долгое время были навязчиво-отталкивающи. Да и сейчас постаётся нечто этакое... Однако теперь что-то случилось. Словно бы раз и навсегда законченный образ родительской фигуры — образ данный от рождения — дозрел до чего-то ещё. Возможно, это было нежелательное изменение. Да что там — преступная деформация. Но это произошло и теперь уже не кажется таким безумным, как в начале.
Поначалу Данил ожидал последствий. Даже более того — он предчувствовал их как фатальные. Но с какой стороны их ждать? Поведение родителей сбивало с толку. Могло ли быть так, что папа принуждалал маму? По-всей видимости так, но и тут есть нестыковки.
Да, мама отказывалась так уж явно идти на поводу — но это длилось многие месяцы. Поначалу ей даже не требовалось особых причин, чтобы уйти от неприятного или излишне откровенного разговора. И несмотря на это всего неделю назад они всей семьёй ходили в баню, и тогда ей не требовалось особых причин, чтобы присоединиться к папе в его насмешках над прячущим взгляд Данилом.
«Перестань стесняться, Данил! — говорила она, — не уж-то ещё не привык? Ладно, больше не буду тебя щекотать...»
Данил смущённо молчал. На короткое время родители становились сообщниками, а он — жертвой. Хотя, возможно, последовательность была другая... Возможно, Данил сам набивался в жертву. Такое тоже вполне возможно. Ведь подобное мама ощущает очень чутко. Это неким образом раззадоривает её материнский инстинкт, что и является брешью в её «обороне».
Хотя, с другой стороны, буквально вчера родители ругались прямо в присутствии Данила. («Ты совсем обнаглел?!» — кричала мама.) Причина прежняя — папа проявлял излишнее своеволие, совершенно принебрегая мамиными мнением и настроением, просто стягивал с неё трусы. И ведь было очевидно, что делает он это именно из-за присутствия Данила. Это вывело маму из себя, и папе-таки влетела пощёчина. Очевидно, ей требуется более подходящая обстановка, чтобы совсем уж игнорировать чувство приличия.
Данил выступал как бы соучастником: в своих спорах родители ссылались на него как на живое доказательство собствнных выводов, всякий раз разных. Впрочем, свои суждения он тоже высказывал, но они оказывались на удивление бесполезными. Ему не хватало наглости занять сторону папы, поскольку всегда уважал маму и бессознательно расчитывал на её одобрение. И хотя скабрезные мысли нет-нет да находили себе место, он старательно отрицал их, пока тот самый диссонанс не сломал его. Данил попросту утратил силы находиться в присутствии матери и при этом не замыкаться в себе.
Ровно до этого момента Яна принимала «всякое такое» в штыки. Она догадывалась, что муж на что-то подбивал Данила, благо, тот неизменно колебался, предпочитая оставаться в её глазах таким, каким она его всю жизнь любила. Однако Данил был всего лишь подростком, и время от времени она с неловкостью ощущала смутные подозрения.
В один из дней он ни с того, ни с сего он начал перед ней извиняться.
«В чём дело, Данил? Что случилось?»
Тогда-то Яна и осознала, сколь пагубным образом последние месяцы жизни сказывались на его душевном спокойствии — ныне беспокойствии. А более всего ужаснул Игорь: «заботливый» папочка сделал всё, чтобы вывести Данила из равновесия.
«Я не хотел, — скомканно мямлил Данил, — меня коробило при одной только мысли, но папа говорил, я всё равно равно или поздно обо всём этом узнаю, так что...»
Это было предательски нечестно. Яна слушала, чувствуя, как от обиды перехватывает дыхание, а от стыда краснеет лицо.
«Мужской разговор» зашёл слишком далеко, сначала утратив хоть сколько-нибудь устойчивое содержание, а затем и всякую связь с изначальным понятием. Это случилось ещё в начале зимы, почти год назад. Вдвоём они тогда ездили в охотничий домик — довольно классическое времяпровождение в формате «отец-сын», в наше время стремительно исчезающее, — и Игорь шутки ради предложил Данилу пролистать фотки на цифровой камере, да глянуть скомканные нарезки видеофайлов.
События тех дней Данил запомнил необычайно ярко. Свою реакцию он вспоминает как «недоумённо-обалдевшую». Личные, очень личные материалы повергли в глубокий ступор. С отцом Данил всегда был на дружеской ноте, пару раз они даже распили вместе по бутылке пива, но сорвать покров с постельной жизни родителей — — это бесконечно-бесконечно грубый перебор.
Данил отпрянул от камеры, едва понял, кто там заснят. «Паап! — завопил он в ужасе. — Что за херня!» Но тот лишь скорчил непонимающую физиономию. Языки костра съедали поваленную сосну, распиленную на части, и его лицо озарялось яркими всполохами.
Они пробыли в лесу три дня, и эта тема — условно «мужская» — так до конца и не рассосалась. Более того, Игорь уговорил Данила проявить «чисто исследовательский» интерес («ведь молодым людям интересны такие вещи, правда?») и отсмотреть всё как следует.
Данил долго отнекивался, но глядя на папу, на его несерьёзное, наплевательское отношение, утратил бдительность. Папино отношение оказалось на редкость заразительным. Многие эпитеты, от которых у Данила краснели уши, были прилеплены к маминой персоне насмешливыми ярлычками. Игорь вовсе не хотел смутить или вызывать у Данила отвращение. Он всего навсего дурачился, найдя своей харизме удачное, как ему показалось, применение. ***
С тех-то самых пор в память Данилу и запал этот надорванный мамин стон. Впервые он услышал его тогда в домике, на записи — — в коротком видеофрагменте длиной меньше минуты. Теперь же мама в непосредственной близости, по правую руку от него, верхом на папе. Диван дрожит от бешенных толков.
Страшно возбуждённая, Яна не сводит с Данила обезумевших глаз, агрессивно насаживая себя на вспухшую вздыбленность члена. Сам Данил, отходя от миньета, пребывает в рассеянной эйфории. Яна заливается стоном, обращаясь к нему на нечленораздельном наречии. Она