1.
— Ааа... а? Что?
Варя пялилась в темноту, пытаясь понять, где она.
Затем, вспомнив, потянулась к любимому. Но руки находили только взбитое одеяло, еще теплое.
Опять.
— Мась? — тихонько позвала Варя, зная, что его нет дома.
Полежала с открытыми глазами. Потом сладко потянулась и закрыла их, хоть спать не хотелось. Совсем.
— Сколько времени? — спросила Варя (почему-то вслух).
Чтобы это понять, надо было включить свет.
«Полпятого. Уже утро...»
Включенный свет означал конец сну. Он был чем-то вроде печати на приказе: «ты не заснешь». Варя подобралась и села на кровати, прислушиваясь к себе.
По всем правилам она должна была ревновать, не находить себе места, ходить из угла в угол и т. п. Тем более, что она почти ничего не знала о своем муже.
Тут же вспомнился запретный ящичек на замке...
Но правила почему-то не действовали. Варе было не тревожно, а азартно и жутко, и жуть была не тоскливой, а детской, ночной, когда ждешь Бабая из темноты, хоть и знаешь, что Бабаев не бывает.
Варя даже знала, почему: телу было так хорошо после вчерашнего, что мозг просто не мог заставить себя тревожиться и подозревать. Мася так делал с ней Это, что Варино тело, а с ним и душа цвели в вечном раю. Весь ее брак был чередой сексуальных потрясений, одно ослепительней другого, а промежутки делились на долгие, мучительно-сладкие и стыдные прелюдии. Мир казался ей умытым и цветным, как в мультиках Миядзаки.
Это было так удивительно, что Варя до сих пор не успела всеразложить по полочкам. Уже три месяца она была в браке — в самом настоящем, всамделишнем браке, с платьем, кольцами и ЗАГСом. Каких-нибудь полгода назад Варяи помыслить не могла о таких вещах, и страшно удивилась бы, узнав, что в восемнадцать выйдет замуж за сорокалетнего кавказца.
Все случилось быстро и стремительно. Поступив в столичный вуз, она, застенчивая отличница с косой, стала искать работу, как и все провинциалы. Ее приняли в один из московских офисов, где Варя отсиживала за компьютером свои три дня в неделю.
С синещеким Максудом Асафовичем, директором фирмы, она познакомилась в первый же день.
— Ай, какая коса, какая коса... А гдэ лэнты?
Он казался обаятельным и красивым, как демон. Варя никогда не встречала живых кавказцев, но слышала о них все, что полагается. Шеф внушал ей священный ужас, и Варя думала о нем день и ночь напролет, не проговаривая того, как это могло называться. (Тем более, что «влюбилась» выглядело в ее представлении совсем иначе.) Она пыталась выкинуть синещекого демона из головы, но это оказалось еще трудней, чем «не думать о зеленой корове». С каждым днем Варя запутывалась все больше и больше.
Демон, конечно, не отказывал себе в удовольствии засмущать ее до икоты. Проходя мимо, он останавливался потрогать ее за плечо или за руку, как свою собственность. От таких прикосновений по Варе пробегала дрожь, будто ей щекотали пятки. Максуд Асафович шутил над ней, а Варя хихикала, как идиотка, и ненавидела себя за это.
Она уже всерьез собиралась увольняться, как вдруг дело приняло совсем неожиданный оборот.
Однажды он вызвал ее к себе. Холодок, зудевший в Вариных печенках, распространялся по телу с чудовищной быстротой, и в кабинет она вошла на негнущихся ногах.
— Садысь, Варя.
Как обычно, он улыбался. Варе стало еще страшнее.
— Нэ буду мучать тэбя, сразу пэрэйду к дэлу. У меня нэожиданное прэдложэние. Я хочу... эээ... в общэм, вихады, Варя, за мэня замуж.
Нервы были на пределе, и Варя не выдержала.
— Чэго ты смэешся? Я нэ шучу...
Вдруг подумалось, что она могла обидеть его. Варя замокла, будто подавилась.
— Я совэршэнно сэрьезно. Рэшил нэ вилять, а быть с тобой откровэнним. Я нэ пью, наркотикы нэ прынимаю. Врэдных привычэк нэт, кроме курэния. Балшой кавказской сэмьи тоже нэт — ни мамы, ни папы, ни родни. Одын на бэлом свэте, сырота горэмычная. В хыджаб тэбя кутать нэ буду. Дэнги есть... Что скажэш, Варя?
— Ааа... эээ...
Это было настолько невозможно, что Варя даже приблизительно не представляла, что ей говорить.
— Я понымаю, все понымаю... Подумай. Толко сэрьезно, ладно?
— Мне... посоветоваться... с мамой... — пролепетала наконец Варя.
— Лучшэ бэз мамы, ладно? Пусть это будэт твое решэние. Что скажэт мама — и так понятно. Ми с тобой и так это знаэм.
Варя подняла глаза. Синещекий демон серьезно, не улыбаясь, смотрел на нее. Только черные его глаза маслились, как у всех восточных людей, и не было понятно, смеются они или нет.
— А... зачем? Почему?
Варя хотела спросить длиннее, но остальные слова проглотились.
Максуд Асафович вздохнул.
— Ну харашо. Буду с тобой савсэм откровэнним. У мэня никогда нэ было сэмьи, дэтэй. Я ужэ маладой чэловэк дэсятой молодости, Варя. Скоро надо будэт думать о вэчном. Нэ думай, что я просто хачу маладую дэвочку. Знаэш, сколько у мэня было такых дэвочэк? Одно дэло дэвочкы, и другое — сэмья. Ты красывая, Варя, и я вижу, что не савсэм пратывэн тэбе. Я нэ буду ни в чем тэбя ограничивать. Мнэ надо только, чтобы ты была со мной и родыла мнэ рэбенка. А потом — учись гдэ хочэш, работай гдэ хочэш. Хоть в космос лэтай. Ты молодая, ничэго от тэбя нэ уйдет. Буду любыть тэбя и заботытца, как о родной дочэри. Давно хотэл такую дочку, как ты...
После этого разговора Варя провела самую ужасную ночь в своей жизни. Половину ее она проревела, представляя, как мама проклинает ее, половину пролежала, глядя в темноту.
Обошлось без маминых проклятий. После недели уговоров и слез мама вежливо улыбалась новоявленному зятю, хоть и вздыхала, стоило тому отвернуться. Обалдевшая Варя не понимала, как вести себя в этом сне наяву. Она смотрела на красивого черноглазого дядьку, которого называли ее женихом, и думала, что ее околдовали, и надо произнести какое-то заклинание, чтобы все кончилось. Но Варя не хотела, чтобы все кончалось.
Когда она впервые поцеловалась с ним (это было в ЗАГСе, по команде завитой тети с брошкой) — вкус его губ, сладковатых, с какой-то стыдной кислинкой, от которой холодило грудь, заставил Варю покраснеть до корней волос. Она вдруг поняла: то, чего все это время она боялась и ждала, будет с ней сегодня.
К ночи они остались одни — Варя и совершенно незнакомый ей человек, которому она теперь принадлежала. Варя чувствовала это именно так: она добровольно продалась в рабство. Это было так невозможно, что ей просто не хватало нервов бояться.
Максуд Асафович спросил ее, занималась ли она сексом раньше, и потом сказал:
— Ти будэш сильно стэсняться, Варя. Я так думаю. Давай, чтоби тэбе било лэгче, мы завяжэм тэбе глаза.
Она не успела понять, согласна она или нет, как ее лицо обхватила черная повязка. Варе показалось, что в этот момент закончилась ее привычная реальность и началась какая-то новая, невозможная, будто она вступила в царство снов.
Это и было похоже на сон — обволакивающий, окутывающий дурманом прикосновений и ласк. Требовательные руки сняли с нее платье, потом лифчик, трусы... «Голая» — думала Варя. Под черным бархатом повязки казалось, что это не по-настоящему, и потому не стыдно и не страшно. Руки щупали ее сверху донизу, и Варе мерещилось, что они что-то говорят ей без слов, и она вот-вот поймет их. Понемногу, постепенно они вливали в ее тело томную кислинку, такую же, какая была в губах Максуда Асафовича. Варя острее чувствовала свою наготу — странный, обжигающий крик тела, открытого всем ветрам. Руки мяли ей грудь, бедра и всю её, как восковую; Варя расслабилась и отдалась им, уплывая в искрящуюся темноту. Ей было неописуемо приятно, хоть это и не имело ничего общего с любовью, как она себе ее представляла. Это было похоже на внезапное освобождение от чего-то, что давило и сковывало, а сейчас вдруг ушло, выпустив Варю на волю.
Она не заметила, когда требовательные руки проникли ей между ног. Ей хотелось виться вьюном,и она вилась, утопая в бархатной черноте своего сна. Прикосновения к клитору вдруг стали убийственно нежными и скользящими, и Варя закричала; а крикнув — вдруг поняла, что стонет уже давно. Влажное жало между ног юлило и щекотало, купая ее в искристых соцветиях. Варя чувствовала, что вот-вот кончит, и улыбалась от предвкушения... Когда сладкая судорога наконец отпустила тело, с Вари сняли повязку. В глаза ударил свет, показавшийся ей ослепительным, хоть это был всего лишь ночник.
Над ней склонилось синещекое лицо.
— А... — Варя смотрела на член, казавшийся ей настоящей башней, на собственное голое тело — и холодела.
— Ну что ти. Это была просто размынка, чтоби ти нэмного расслабылас. У нас эще много, много работы. Вся ночь впэрэди...
Не одеваясь, Максуд Асафович налил вина в высокие бокалы, и голая Варя выпила с ним. Он нежно говорил с ней, целовал ей пальцы, и Варе казалось, что она на каком-то волнующем обряде. Ей почти не было стыдно, было только очень, очень странно и необычно.
Максуд Асафович смочил палец вином и смазал Варины соски.
— Все нэ пей, хорошо? Эще прыгодится.
Потом обнял ее и увлек в постель.
На этот раз обошлось без повязки, и Варя увидела наяву все, что чувствовала в первый раз. Он целовал ее в рот, в интимный уголок и снова в рот, и Варя чувствовала на его губах соль своих соков. С каждой минутой было все томительней и острее ласкаться; стыда не было и в помине — вместо него было головокружительное чувство приключения, то ли опасного, то ли нет.
Максуд Асафович снова довел ее до оргазма. Когда Варя выгнулась, он забрался на нее — и...
Ошеломленная Варя не понимала, где кончился оргазм и началось Это, — а Максуд Асафович ловко и умело буравил ее, вдавливась сильными, быстрыми движениями глубоко вовнутрь. Варя кричала, выпучив глаза, то ли от боли, то ли от наслаждения, то ли от того и другого сразу...
Залив ее утробу лавиной горячего семени (это было так странно, что Варя даже перестала кричать), он чмокнул ее в кончик носа и сказал:
— Поздравляю.
Обомлевшая Варя ощутила нечто вроде гордости. У нее звенело в ушах, в теле гудели томные токи, и она улыбалась мужу, будто тот похвалил ее.
Максуд Асафович смахнул по капле Вариной крови в ее и в свой бокал. Капли закружились