Ханко - читать порно рассказ онлайн бесплатно

Война. О войне, пожалуй, наш маленький городок мог поведать очень многое. И пусть он не подвергался бомбежкам и на его тесных улочках не велись бои, наш город повидал войну со всех ее сторон. Скорее всего, все дело в его месторасположении на пересечении трех границ постоянно враждующих государств. Наш городок всегда был границей мира и войны. Он встречал новобранцев, веселых, бравурных, еще не обстрелянных, в новеньком обмундировании, которые, едва пройдя наш город, окунались в самое пекло войны. Он провожал горстки тех же солдат, которые вели отступление, раненые, грязные, голодные, оборванные, с потухшим блеском глаз в лицах, на которые навсегда легла печать страшной войны. Он встречал победителей, которых другие считали оккупантами. Он провожал оккупантов, которых другие считали освободителями. Вся разница была лишь в том, с какой стороны света на них смотреть. Войны сменяли одна другую, менялись союзы, границы, народы, только наш городок так же неизменно стоял на границе трех враждующих государств, как страж, как часовой, и как последний оплот мира, как последний островок спокойствия перед битвой.
Войны унесли множество судеб, бессчетное количество жизней, и приносили они лишь голод, разруху и смерть. Но как ни крути, именно война принесла мне первую любовь. Отнюдь, не единственную, их на моем веку было очень много. Но именно первая любовь разжигает в твоем сердце огонь, который горит на протяжении всей жизни и именно лик первого возлюбленного, его имя срывается с твоих губ вместе с последним дыханием.
Это произошло в самом начале Семилетней Южной войны, в нашем маленьком городке, через который день и ночь шли потоком войска, военная техника, конная кавалерия.
Я была тогда еще совсем юной девушкой, проживающей в маленькой квартире на первом этаже старого особняка, на улице Цветочной. Одно окошко моей квартиры выходило на главную улицу, по которой маршировали солдаты, идущие, в большинстве своем на верную гибель. Другое выходило на бегущую бурную речку, берущую свое начало высоко в горах, чтоб через сотни миль обогнуть край нашего городка, проследовать под внушительным автожелезнодорожным мостом и еще через сотни миль впасть в бескрайнее море. Как-то один капитан воздушных войск, квартирующий в моей квартире, рассказал, что именно этот мост является стратегически важным объектом и потому все пути наступлений и отступлений следуют через наш город. Но этот разговор был много лет спустя, при других обстоятельствах и во время другой войны. А сейчас, как я уже говорила, я была юная девушка, стоящая на пороге открытия большой жизни и все перемены связанные с грядущей войной одновременно пугали и завораживали меня, заставляя крохотное сердечко бешено биться в крепкой девичьей груди. Моя матушка оставила нас, когда мне было пять лет от роду, и с тех пор я как можно чаще старалась навещать ее крохотную могилку на городском кладбище, затерявшуюся в тени акации и дикой вишни. Я приносила крохотный букетик полевых цветов и беззвучно разговаривала с мамой о том, да о сем, рассказывая ей свои обиды и радости, подвиги и злоключения.
До последнего времени я жила в нашей квартире с отчимом, с которым мы не очень-то ладили, и когда он бесследно исчез пару недель назад, я не очень-то расстроилась. Поговаривали, будто он записался в рекруты, однако другие слухи были о том, что он просто сбежал, чтоб не участвовать в войне, набор на которую неминуемо грозил всему мужскому населению от 18 до 50 лет. Как я уже говорила, я не очень-то расстроилась потере, так как практически от отчима не было никакого прока, и я давно уже привыкла рассчитывать только на себя. Конечно, я была совсем не одинока в городке. Была еще тетушка Марта, которая воспитывала меня с пяти лет и дала мне воспитание и развитие, но сейчас ей было глубоко за 70, и она не вылезала из больниц. Были друзья. И милые отзывчивые соседи. Нет, я не была одна, но все же была одинока.
Как бы тяжело мне не жилось с отчимом, он все же худо-бедно, но обеспечивал нас какими-то средствами, и после его исчезновения, я вынуждена была пойти работать. Я не очень-то горевала по этому поводу, работу я любила, да и просиживать дни в тесной квартирке было невыносимо тоскливо. На улицу мы старались без надобности не выходить, так как среди солдат попадались люди разные, моги некоторые и обидеть, а то и ограбить. Я трижды в неделю работала на пекарне, выполняла любую работу, которую давал хозяин пекарни, розовощекий и улыбчивый Алѝм. Жалования мне хватало на жизнь: ровно на продукты и оплату квартиры. Но мне большего и не требовалось, по крайней мере, пока. От матушки осталось множество красивых нарядов, одежд, украшений (оказывается, она в молодые беззаботные годы была большой модницей), а теперь все ее платья и юбки были в самую пору мне.
Впереди была полная неопределенность. Университет медицины, в соседнем городе, в который я планировала поступать в этом году, закрылся в связи с грядущей войной. Отчима, который как-то мог влиять на мою жизнь, рядом не было. Я могла все бросить и уехать куда угодно, начать свою взрослую новую жизнь, на новом месте. Но что-то меня удерживало в нашем крохотном городке. Конечно, это была и мамина могилка, и больная тетушка. Но не только это. Было что-то еще, предчувствие чего-то особенного, но вот только чего?
Тогда я точно не знала, но знаю сейчас. Мое предчувствие не подвело, и это была любовь. Первая любовь!
Был конец августа, дни еще стояли жаркие, но ночами было уже заметно холоднее. Прошла первая волна наших войск. Красивые, улыбающиеся мужчины, юноши, в новеньких блестящих сапогах. Как мы встречали их цветами, и хлебом, а наиболее смелые девушки даже позволяли самым неробким солдатам сорвать поцелуй с улыбчивых, накрашенных яркой помадой губ.
А потом они возвращались. Шли обозы с убитыми, хромали раненые, молчаливые и угрюмые. Этим мы уже не выбегали навстречу, лишь испуганно глядели вслед, сквозь узкую щель в плотных портьерах, надолго прилипнув к окнам наших квартир. Лишь немолодые сердобольные женщины выходили и предлагали ковш воды, да нехитрую снедь. А вечером, выходил старый Яков — хранитель кладбища, гнал впереди скрипучую повозку, которую тянул такой же старый осел и собирал мертвых. Тех, кто не дошел до дома, кто умер прямо по пути, и это было жуткое зрелище! Жуткое, но мы не могли пересилить себя, чтоб не смотреть его, и каждый вечер, после полуночной молитвы выжидали у окна, когда мимо проследует скрипучая телега старого Якова, наполненная телами погибших солдат.
Навстречу раненым шли новые войска, уже не такие бодрые и веселые, не так четко чеканили они свой шаг, не такие молодые были у них лица, и в глазах читалось лишь одно — страх.
А потом, наверное, когда мужчины, способные воевать закончились в нашей стране, пришли союзники. Странное это слово, союзник, мне слышится в нем что-то змеиное, холодное, лживое. Они разбили большой лагерь на другом берегу реки и постоянно совершали набеги на наш город. Они были грубы и нахальны, они ничем не отличались от оккупантов, они грабили нас, но называли это «позаимствовать на нужды войны», они принуждали женщин ложиться с ними в постель и называли это «воспользоваться гостеприимством союзного государства», они требовали еды и называли это «угостить союзника».
Они не чувствовали ответственности, у них не было вины, словно дома не дожидались их такие же жены, сестры и матери.
Так, однажды, дошел черед и до меня. В тот день я не работала, потому скромно отобедав, коротала время с книгой в любимом мамином кресле-качалке, когда в мою дверь грубо постучали. Я вздрогнула и чуть не выронила книгу, но открывать дверь не спешила. От испуга все тело забила мелкая дрожь, и неприятно вспотели ладони. В дверь постучали снова, были слышны голоса, чья-то речь смешивала слова чужого языка с исковерканными фразами на нашем языке. Я поняла, что они требуют открыть, иначе грозятся выломать дверь. Думаю, я скорее догадалась об этом от красноречивых ударов тяжелыми сапогами в дверь, нежели от смеси разноязычных слов. От страха сердце бешено колотилось где-то в горле, тело покрылось неприятной испариной, в ногах была слабость, но я вынуждена была открыть дрожащими руками.
Их было несколько, толпящихся на пороге, в пропыленной форме, цвета зеленой хлебной плесени, обветренные небритые лица, надменно сверкающие глаза исподлобья, небрежно висящие за спиной винтовки, какие-то металлические знаки на воротниках и яркие нашивки на рукавах и плечах. От них пахло вином и войной.
Моя нижняя губа предательски задрожала от страха, глаза наполнились слезами, хотя я поклялась себе, что не покажу своего страха, тело поступило по-своему. Я, не осознавая, что делаю, трясущейся рукой прижала губу, чтоб прекратить дрожь, чем вызвала взрыв пьяного гадкого смеха. Трое из них были молоды, едва старше меня, один же был постарше, лет 27-ми, с черной щетиной и усами. Он буравил меня своими черными угольками глаз, а я почему-то про себя назвала его цыганом. Он выступил вперед и на ломаном языке спросил:
— Вино есть? Муж, отец есть в твой дом?
Я быстро-быстро замотала головой, от чего союзники заржали еще громче. Цыган обернулся и нервно жестикулируя начал говорить что-то на своем языке, из которого я не поняла ни слова, но чувствовала, что ничего хорошего после этого разговора не будет, и явно они не уйдут просто так, не взяв того, зачем пришли. Затем цыган, повысив голос, словно приказывая, обратился к кому-то еще, кого я сразу и не заметила за широкими плечами столпившихся солдат.
Он был совсем юнец, в мешковатой форме, потупивший взгляд в землю, мне почему-то показалось, что еще чуть-чуть, и он расплачется, я даже едва заметно улыбнулась, позабыв на секунду про собственный страх. Цыган продолжал настойчиво лепетать на своем гавкающем языке, уже не уговаривая, а заставляя юнца что-то седлать. Подбадривали его и остальные. Юнец приподнял голову и взглянул на меня. В какой-то момент, мы соприкоснулись взглядами, и у меня в сердце произошло короткое замыкание, но последующие слова цыгана заставили мое сердце уйти