Из цикла «В отцы годится» №6: Голопопая история - читать порно рассказ онлайн бесплатно

У Иван Евгеньича и в мыслях не было относиться к Даше как к сексуальному объекту. Ну, то есть... понятно, что ни один здоровый мужик, глядя на молоденькую, налитую розовым соком Дашеньку, не будет думать о ней только как о «студентке Молокаевой», но все-таки это думанье жило в безопасном уголке его «я», не привлекая лишнего внимания.
И от того, что Иван Евгеньич пригласил ее в совместное путешествие, ничего не изменилось. Он всегда так делал, приглашая и студенток, и студентов. Весенний поход в горы в сопровождении своих питомцев давно стал для него ритуалом, о котором знал весь институт. Обычно это была компания из 3—4 человек, но иногда так складывалось, что у Иван Евгеньича был только один спутник. Или спутница.
Так и сейчас вышло: кто поболел, у кого были свои планы... в итоге осталась одна Даша. Не самая сильная, кстати, его студентка — и, соответственно, не самая любимая. Пожалуй, Иван Евгеньич предпочел бы, чтобы с ним поехала Люда Каравайкина — не менее эффектная, чем Даша, но при этом способная и старательная, как... как...
Но поехала Даша. Так уж сложилось, и Иван Евгеньич не жалел об этом. Он обожал, когда в неформальной обстановке с его ребят слетала официальная шелуха, и сейчас тайком пьянел от Дашиных веснушек и блестящих глаз. В такие минуты он сам себе казался молодым и сильным. Этого допинга ему вполне хватало до летних каникул, и ни на что большее он не претендовал.
Так все и вышло бы, как всегда — пикантно, волнительно и вполне прилично, — если бы не...
Если бы не одно обстоятельство, в котором вроде и не было ничего эдакого: Даша с непривычки натерла кожу на внутренней стороне бедер. И не где-нибудь, а прямо под трусами.
Иван Евгеньич хорошо знал, какое это дрянное дело: в его богатой туристской практике такое случалось не раз, и однажды все кончилось воспалением и температурой. Его пришлось тогда нести на носилках. Судя по всему, Даше грозила та же беда: она еле долозла, опираясь на Иван Евгеньича, до отеля, и лоб у нее был горячий — то ли от подъема, то ли от болячки.
Как действовать в таких случаях, Иван Евгеньич знал превосходно. Мазь, поднявшая его тогда на ноги за два дня, была при нем. Поэтому не стоит, наверно, осуждать его за то, что он так и не смог не удержаться от...
— Без трусов?! — краснела Дашенька.
— Ну да. Кожа должна проветриться, иначе не заживет. Минимум два дня, — убеждал ее Иван Евгеньич, изо всех сил стараясь не краснеть сам.
— А... а как же...
— Ну что поделать, Даш. Нам еще повезло, что есть эта мазь. Быстренько раздевайся, и...
— Ааааай! — верещала та из ванной. — Как больнооо... Я не могу даже прикоснуться туда! — жаловалась она ему, высунув белобрысую голову.
— Просто обмой душем! Теплую воду сделай, и легкую такую струю... И чуть-чуть с мылом. Ну чуть-чуть хотя бы...
— Иииии!... — пищала бедная Даша, и потом ковыляла, всхипывая, в комнату. На ней была футболка и полотенце на бедрах. (Они с Иван Евгеньичем снимали одну комнату с раздельными кроватями.)
— Нужно хорошо так намазать, и потом еще втереть! — объяснял ей Иван Евгеньич, выйдя в коридор. Он понятия не имел, как быть дальше, — но, сколько мог, старательно держал марку джентльмена.
— Иииииы! Не могууу! Больнооо! — слышалось из-за двери. Иван Евгеньич ждал, сколько было сил, уговаривая Дашу потерпеть, но...
Все же он был простым смертным. Точнее — смертным мужчиной.
Поэтому, выждав свои джентльменские пять минут, он решительно направился к Даше, рывком натянувшей на себя одеяло.
— Раздвинь, — приказал он, холодея. Даша не шелохнулась, и он скинул одеяло прочь. — Ну! — Иван Евгеньич нажал на бледные коленки. — Сильно раздвинь, до конца!..
Даша наконец поддалась ему, распахнув живописный вид на ЭТО, лиловое и большое, как у взрослой тетки. Ниже краснело воспаление.
— Тааак... Терпи! — бормотал Иван Евгеньич, осторожно смазывая больные места. Даша подвывала — то ли от боли, то ли от стыда, то ли от того и другого вместе. — Терпи, Молокаева...
Наконец экзекуция была окончена, и он отошел от заплаканной Даши.
— И что теперь?
— Ничего. Вот так вот будь все время — без трусов, с раздвинутыми ногами, чтобы проветривалось, — сказал Иван Евгеньич, сам холодея от своих слов. — Ходить не надо, лучше сиди или лежи. Поухаживаю за тобой, так и быть...
— А набросить что-то сверху можно?
И тут Иван Евгеньич покривил душой.
— Нет, нельзя, — сказал он, хоть и совсем не был в этом уверен. — Самое главное — проветривать больное место. Ты ведь и так ночью будешь укрываться... Нет, Молокаева, придется тебе посидеть, как в детстве, голопопой. Раздвинь ножки, ты что!... Хорошо раздвинь!
***
Целый день Даша провела пиздой нараспашку. На краснощекой, обалдевшей от стыда девочке была только майка, доходящая ей до пупа.
Целый день Иван Евгеньич пробыл взвинченным, неестественным, суетливым типом, несущим всякую хрень и непрерывно думающим О НЕЙ — о голой Дашиной пизде, коловшей ему глаза и яйца.
Это было смешно, честное слово — вроде бы Иван Евгеньич в своей жизни достаточно перевидал, перещупал и переебал этих розовых моллюсков, так вкусно скользящими под возбужденной елдой... «Остановись! О чем ты думаешь?» — кричал ему внутренний голос. — «Ведь это всего лишь пизда. Ты что, не знал все это время, что у Даши она тоже есть? Всего лишь пизда...»
— Раздвинь, — просил он Дашу, и та безропотно подставлялась его пальцам, вмазывающим мазь в воспаленную кожу. Как бы случайно они задевали лиловые лепестки бутона («липкие! течет моя Дашенька!» — холодел Иван Евгеньич), и Даша всякий раз вздрагивала — как бы от боли.
— Болит? — спрашивал ее Иван Евгеньич.
— Угу, — мычала она, не поднимая глаз.
— Ну ничего. Пройдет. Пройдет-пройдееет, — пел он и кружился по комнате, проклиная сам себя.
Во сне он трахался, как дурной кролик, неведомо с кем и где, и яйца его ныли, желая облегчиться в поллюции, которую давно разучились делать. Первое, что он увидел утром — голую Дашину пизду, зиявшую на краю кровати.
Иван Евгеньич шумно сглотнул, пересекся взглядом с Дашей и отвел глаза.
— Как дела? — прохрипел он, пряча свой дрын под одеялом.
— Вроде лучше...
— Подойди сюда.
Даша подошла к нему.
Он мог обхватить ее бедра и привлечь к себе. Мог впиться ртом в бесстыдные створки, из-за которых даже воздух в номере, казалось, вибрировал и ныл, как его яйца. Мог просто прикоснуться к ним и ощутить их липкую влагу...
Но он просто уставился на воспаление, которое за ночь стало гораздо бледнее.
— Меньше болит, да?
— Вроде да...
— Давай еще намажу. Доброе утро, кстати...
Даша уже вполне могла мазаться сама. Но она послушно принесла мазь, присела рядом с Иван Евгеньичем и распахнула ножки.
— Так, таааак... — мычал тот, вмазывая гель в упругую Дашину плоть. Пальцы его, как и раньше, легонько задевали запретное место, и Даша пыхтела.
— Больно?
— Угу... оооу!
Мизинец Иван Евгеньича коснулся липкой щели между лепестками, и Даша не удержалась от стона.
И ладно бы... но в этот самый момент ее угораздило посмотреть на него, а его — на нее.
Нутро Иван Евгеньича прожег ледяной огонь. То же самое, видно, произошло и с Дашей, потому что она снова застонала (тихонько, еле слышно), и Иван Евгеньич увидел этот стон в ее взгляде. Он задержал руку...
... и в следующий миг его пальцы уже мяли влажную середку. Вначале медленно, потом быстрей и требовательней — и вот уже он дрочил, откровенно дрочил Дашину пизду, а та пыхтела, выпятив лобок. Губы ее шевелились — Даша хотела что-то сказать, но вместо слов из нее рвались стоны, все громче и громче — и вот уже она запрокинула голову, закатила глаза и мнет, всхлипывая, остроносые свои груди под маечкой... «ааааа!... « — лобок вздыбился, бедрышки затанцевали, насаживаясь на руку — кончает, голубушка, кончает, сладкая моя... Иван Евгеньич рыкнул зверем, лихорадочно высвободил хозяйство из проклятых тряпок, повалил спускающую Дашу и с размаху въебался в нее, вдавливаясь до упора в танцующую плоть... ааа, ааааа, как хорошооо... оооо...
— ООООО!!! — услышал свой голос Иван Евгеньич.
Было сладко, влажно и горячо, но белесый свет выдавливал из него эту сладость, и с ней — голые ноги и бедра, уползавшие обратно в ночь. — Ооох!
Между ног было мокро, как в детстве.
На соседней кровати лежала фигурка, укрытая одеялом, и смотрела на него Дашиными глазами.
— Иван Евгеньич! Иван Евгеньииич!... Все хорошо?
— А? Что?
— С вами все в порядке? Вы кричать стали... приснилось что-то?
— А?... Да, приснилось...
Он шумно вдохнул, выдохнул и снова вдохнул:
— С добрым утром, Даш.
***
Проклятый сон преследовал его весь день. Дашина пизда сияла ярче солнца, и Иван Евгеньич, как мог, делал вид, что ее нет.
Это было нелегко, особенно когда Даша мазалась мазью (да, она уже делала это сама), — уголки Дашиных губ улыбались неописуемой полуулыбкой, а Иван Евгеньич все равно не отворачивался, делая вид, что все идет по плану. Он болтал с голопопой Дашей о том же или почти о том же, о чем болтал с обычной, и высматривал, маслится ли ее лиловый розанчик, блестит ли в отблесках окна. Тот маслился и блестел.
Даша завтракала с Иван Евгеньичем, распахнув бедра, и ее пизда светилась сквозь стол. Вся еда вдруг стала соленой, с металлическим привкусом, будто язык Иван Николаича уже побывал ТАМ. Приходилось следить, чтобы пальцы непроизвольно не теребили хозяйство сквозь штаны, и когда не получалось, Иван Евгеньич косился на Дашу — и снова видел ее пизду, которая смотрела на него, куда бы Даша ни повернулась. Пизда была всюду, даже стены мерцали ее лиловыми отблесками. Смертельно хотелось закрыться в туалете и выдрочиться нахуй, но Иван Евгеньич боялся, что Даша все поймет (как будто она и так не понимала).
Даша не кокетничала (насколько это было ее в силах), не дразнила его (не считая глаз), в меру стеснялась, в меру краснела и без меры улыбалась, прикрывая улыбками то, что прикрыть было нельзя. От ее улыбок было совсем худо, и Иван Евгеньич все чаще сгонял свои пальцы со срамного места.
Потом он понял, что так не годится. Он профессор, уважаемый педагог,