От юности моея. Часть 1 - читать порно рассказ онлайн бесплатно

Я до сих пор не уверен, стоило ли мне записывать эту историю. Прошло уже несколько лет, и, казалось бы, чувства мои должны улечься, но я все никак не могу сформировать какого-то однозначного отношения к произошедшему. Порой, когда я вспоминаю события тех дней, мне становится весело каким-то диким весельем, и я ощущаю какую-то даже гордость за содеянное (хотя гордиться мне нечем, как это будет видно дальше), а порой — чувствую непреодолимую тоску и стыд. Раскаиваюсь ли я? Быть может. Но если бы у меня была возможность пережить те дни заново, я совсем не уверен, что жил и поступал бы иначе. С тех пор я, конечно, повзрослел и переосмыслил многое в жизни, но даже сейчас — через четыре года после тех роковых событий — если я пытаюсь здраво проанализировать свои поступки и мотивы, движущие мной тогда, я чувствую себя все тем же девятнадцатилетним подростком, запутавшимся в собственных страстях и желаниях.
Быть может, если я запишу все на бумаге, мне будет легче оценить произошедшее, как бы увидев себя со стороны? И тогда я смогу ответить на вопрос: насколько я виноват? Виновата ли она так же как я? Несем ли мы с ней вдвоем ответственность за случившееся, или вина за ее судьбу лежит на мне одном?
Я заранее прошу прощения у читателя за некоторую сумбурность изложения, так как спокойно думать о тех событиях я не могу.
*** Помню тот февральский вечер, когда я возвращался в свой город после зимней сессии в духовной семинарии. (Да, да, вы не ослышались, ваш покорный слуга когда-то собирался начать духовную карьеру.) Зима была лютой, и в плацкартном вагоне стоял дикий холод. Не знаю, сколько тогда показывал термометр, но это было что-то далеко за минус двадцать. Вагон был полупустой, в купе со мной ехал только один мужчина средних лет, который всю дорогу спал на верхней полке. Ну и слава Богу, решил я, — мне абсолютно не хотелось заводить беседу и завязывать знакомства. Сперва я пытался читать — у меня было с собой «Добротолюбие» Феофана Затворника — но сосредоточиться на книге не получалось. Попросив у проводницы чай чтобы согреться, я, не снимая спаог, забрался с ногами на полку и, укутавшись одеялом, просидел так несколько часов
В ту холодную ночь сомнения, терзавшие меня уже долгое время, нахлынули с новой силой, и я как никогда чувствовал свою слабость и неготовность пойти той дорогой, которую когда-то для себя избрал. Осознал я это уже давно, сам себе никогда в этом не признаваясь и оттягивая миг окончательно решения, а сейчас я даже думаю, что быть может я уже знал, что так все и будет, еще когда поступал в семинарию. В общем, как бы там ни было, в шесть утра вошел домой и первым делом сообщил матери, которая встретила меня на пороге:
— Ты знаешь, мама, я не буду священником.
— Господи, Денис, что за чушь! — она застыла на пороге, тараща на меня сонные глаза.
— Мама, пожалуйста, не спорь. Я уже давно это чувствую, и решение я принял не за одну ночь.
Мама, конечно же, расстроилась ужасно, но она понимала, что я давно в том возрасте, когда повлиять на меня она не в силах. Она попричитала, поохала и даже прослезилась, но я видел, что она сразу же отчаялась что-то изменить. Тем лучше, подумал я. Оставался еще отец, но меня, честно говоря, мало волновала его реакция. Не то чтобы мне были безразличны его чувства, но он утратил свое влияние на меня лет пять назад и не был для меня авторитетом, как бы не по-христиански это звучало. Да, в последнее время у меня появилось много нехристианских мыслей.
— И кем же ты хочешь теперь стать? — спросила появившаяся в дверях прихожей Лиза. Одетая в ночную рубаху, она, по всей видимости, только продрала глаза, и теперь щурясь от света смотрела на меня.
— Не знаю пока. Временная работа у меня есть, а там — поглядим.
— Ты нас с отцом в могилу сведешь! Семинарию ты хотя бы закончишь? — спросила мать.
— Не знаю, мама, ничего пока не знаю. Все потом.
Я поцеловал маму, вымыл руки после дороги и решил часок вздремнуть. У нас с Лизой были смежные комнаты, поэтому идя к себе, я должен был пройти мимо нее. Постель ее уже была застелена, но Лиза лежала на кровати с закрытыми глазами — видимо, решила еще подремать. Она была одета в длинную тонкую ночную рубаху, и я поневоле остановился, засмотревшись на ее нежную фигурку. Она лежала на спине, и грудь ее ритмично двигались в такт ровному дыханию.
Как же она выросла, а я даже не заметил! Бедняжка, она самый младший ребенок в семье, и мне иногда кажется, что ей досталось меньше всего внимания. Всего нас пятеро; у меня с ней всего год разницы, но от остальных троих меня отделяет одиннадцать лет. Лиза и я появились у родителей после такого большого перерыва, когда они уже постарели, и все их силы были истрачены на воспитание старших детей.
Старшие удались на славу: первенец Антон — отец Антоний — уже три года священник и повод для гордости нашей семьи, следующая по старшинству — Лена, жена священника из нашего городка, и третья — Катя, преподавательница в православно-просветительском центре. Их всегда ставили мне в пример: что бы я ни делал, за что бы ни брался, всегда находился старший брат или сестра, который делал это лучше меня. Отец никогда не упускал возможности этим меня упрекнуть, а мать, слушая его, всегда грустно вздыхала, качала головой, бросая на меня взгляды полные укора: и тут мол ты оплошал. Кто знает, может я и стал бы кем-то, если бы ни вечные напоминания о великих заслугах и достижениях этих троих.
Всю свою сознательную жизнь я чувствовал, что от них меня отделяет что-то гораздо большее, чем одиннадцать лет. Они всегда были чем-то недосягаемым. И даже когда я был уверен, что пойду по стопам брата и стану священником, я твердо знал, что буду хуже его.
Я смотрел на Лизу, наверно, минут десять. Вскоре она перевернулась на бок, повернувшись ко мне спиной. Ночнушка нежно облегала тонкую талию, подчеркивая красивый упругий зад и бедра. Я почувствовал ниже пояса знакомый холодок, который появляется, когда смотришь на красивую девушку, и заметил, что дыхание мое участилось.
Опомнившись, я поспешно отогнал от себя все неподобающие мысли и поспешил к себе в комнату. Нормально ли то, что я так реагирую на Лизу? Нормально, успокаивал я себя. Просто сегодня я принял решение, которое снимает с меня некоторые ограничения. Теперь я могу свободнее смотреть на женщин, и я просто отреагировал на первую женщину, встретившуюся мне за день, не считая матери, конечно. Лиза — женщина, повторил я себе, и почему-то от этой мысли по телу у меня пошли мурашки. Я привык, что она девчонка-подросток, немного странноватая и немного, как говорят, на своей волне, но время летит так быстро, что я совсем не заметил как она стала самой настоящей женщиной! Да, женщиной — я сам только что видел: бедра, талия, грудь. Я на цыпочках подкрался к двери между нашими комнатами и заглянул за откос. Сестра все так же безмятежно спала на боку, повернувшись ко мне спиной.
Женщина...
Вскоре вернулся отец после ночной смены на заводе. Мне не хотелось стыкаться с ним: я знал, что он бурно воспримет мою новость, поэтому я поспешил под одеяло и притворился спящим. Притворяться не пришлось — я моментально заснул. Проснувшись, я обнаружил, что спал семь часов — бессонные ночи подготовки к экзаменам и сегодняшняя ночь в поезде не прошли бесследно. После столь долгого сна моя голова была ужасно тяжелой. Дома уже не было никого, я разогрел себе обед и поел в одиночестве.
Где-то в глубине моего мозга засела какая-то мысль — что-то приятное и вместе с тем запретное, — и я никак не мог ее оттуда выудить. Она как-будто бы щекотала мое сознание, но тут же пряталась, так что я не мог за нее зацепиться. Поев, я пошел к себе в комнату, и, проходя мимо Лизиной кровати увидел следы ее тела. И тогда я все вспомнил. Я провел рукой по подушке, простыни, представляя, как трогаю ее мягкую кожу... Прекрати! — резко сказал я себе. Поглядев на висящую на стене икону Богородицы, я перекрестился и решительно зашагал прочь. ***
В воскресенье вечером у моего старшего брата Антона, или отца Антония, собралась шумная компания. В основном за столом сидела молодежь, были также несколько молодых священников с женами, ну и мои родители — куда же без них? Я не хотел идти, но потом подумал, что все равно вечерами умираю от скуки дома, так не все ли равно, где умирать? Тем более, что парочка интересных мне людей все же там должна была присутствовать.
Мои предчувствия меня не обманули: вечер был прескучнейшим. Говорили обо всем и ни о чем: чем отличается ересь несторианства от ереси арианства, почему православная монархия — единственная угодная Богу форма правления, вредна ли рок-музыка, почему пала Византия. Темы были избитыми, уже раз по десять обсуждавшимися. Нового не прозвучало ничего, но лица у большинства были такими, будто мы решали судьбу государства. Я молчал почти все время, не поддаваясь на пыпотки втянуть меня в разговор. Не знаю, сколько бокалов вина я осушил, но почувствовать себя в своей тарелке оно мне не помогло. А ведь всего какие-то полгода назад я любил такие посиделки, и сам в них активно участвовал.
— А вот скажите мне, — спрашивал молодой человек моего возраста с редкой бородкой, который был мне незнаком, — сколько воль во Христе?
Господи, сказал я про себя, ты же знаешь ответ, зачем спрашиваешь? Неужели больше не о чем говорить?
Один из батюшек ехидно улыбнулся:
— Ха, это непростой вопрос. Кто скажет, сколько? — обратился он ко всем.
Кто знал, тоже ехидно заулыбались, но не спешили с ответом.
— Одна? — послышался чей-то нерешительный голос.
Парень, задававший вопрос, был явно удовлетворен:
— Знаете, — сказал он с умным видом, — если бы вы сказали это в седьмом веке, вас бы отлучили от церкви за ересь.
— Но почему?! Какой правильный ответ? Неужто две?
— А вот пусть Денис нам расскажет, — вставила вдруг моя сестра Катя. — Его в семинарии должны были этому учить.
Не дадут расслабиться, гады.
— Церковь учит, что у Христа две воли — божественная и человеческая, — сказал я. — Если вкратце, то аргументация сводится к тому, что если бы у Него