В конце октября мы с восемнадцатилетней дочкой Наташей съездили в районный центр, проведать лежавшую в роддоме жену. Она уже родила вторую девочку, и дела после родовых осложнений шли на поправку. Возвращались домой под вечер. Погода была холодная и пасмурная, на небе сгущались чёрные грозовые тучи, налитые свинцовой тяжестью. Автобус довёз нас до грунтового поворота на Большой Ключ, высадил и тронулся дальше – на Варваровку. Мы с дочкой остались одни на трассе. Машины проезжали здесь редко, а о том, чтобы какая-нибудь свернула на Большой Ключ не приходилось и мечтать. Расстояние от профиля до своей деревни мы всегда преодолевали пешком: а это – семь с лишним километров. Мы с дочерью по обыкновению пустились в путь, но не прошли и километра, как на нас обрушился страшный ливень. В считанные минуты мы оказались мокрыми до нитки. Холодная, простудная дрожь, как иголками, пронизывала наши тела. Грунтовка превратилась в раскисшее вязкое месиво, и мы вынуждены были брести по траве, густо разросшейся на обочине дороги. На обувь нашу налипло по пуду грязи, так что мы с большим трудом передвигали ноги. Одежда плотно прилипла к телу. Наташа в своём коротеньком до невозможности, приталенном ситцевом платьице и вовсе была как голая. Все части тела отпечатались столь откровенно, что мне неловко было на неё смотреть. Дождь лил и лил, как из ведра, а нам не оставалось ничего другого, как брести под тугими холодными струями ливня дальше. Потому что укрыться можно было только в лесопосадке, а до ближайшей было ещё с пол километра. – Не устала, Наташа? – спросил я с тревогой у дочери и взглянул на её маленькое, тщедушное тельце, невольно отмечая глазами все её девчоночьи выпуклости: сзади и спереди. – Нет, папочка, я не устала. Пойдём быстрее, – поторапливала меня Наташа. Наконец мы добрались до лесопосадки, зашли в самую глубь, разыскали поваленное дерево, это была старая акация, и с облегчением уселись на неё. Дождь сюда проникал не столь сильно. Так что мы смогли даже отжать волосы и перевести дыхание от быстрой ходьбы. Вскоре Наташа стала стучать зубами от холода. – Тебе плохо, доча? – спросил я с тревогой. – Х-хо-л-лод-дно, – заикаясь, с дрожью в голосе сказала Наташа. Я испугался, что она может простудиться и заболеть, и решительно потребовал: – Наташа, я отвернусь, а ты сними сейчас же платьице и выжми его. Иначе ты захвораешь. – Мне холодно, не хочу… Пойдём дальше, – капризно захныкала она. Но я настаивал: – Нет, тебе нужно обязательно выжать одежду и немного просушить её. Давай я тебе помогу. Я чуть ли не насильно стащил с неё мокрое платье и принялся старательно выкручивать. Дождь несколько ослабил свой напор и в чащу уже почти не проникал. Я хорошо отжал платьице дочери, встряхнул его и повесил сушиться на ветки. Наташа в крохотных красных кружевных трусишках-стрингах, как у взрослых, и в нулевого размера малюсеньком лифчике тряслась, скорчившись, на бревне. – Доченька, ты совсем замёрзла? – продолжал я заботливо уговаривать Наташу. – Сними трусики и бюстгальтер, давай я их выжму. Она, не стесняясь меня, разоблачилась, оставшись без последних лоскутков одежды. Отдала малюсенькие девчоночьи интимности мне в трепещущие руки. Принимая их, я с нескрываемым интересом скользнул взглядом по её голому тельцу. Отметил слабые, едва наметившиеся холмики грудей с коричневыми пупырышками сосков, гладкий, без единого волоска, выбритый девчоночий лобок с видневшейся чёрточкой верхней части её влагалища. Впалый, крохотный животик. – Быстрей, папа, мне холодно, – сказала она, вновь усаживаясь на бревно и обхватывая плечи руками. Я быстро выжал её трусики с лифчиком, накинул на ветки возле платья. Сам дрожа как в лихорадке, присел рядом с дочерью. – Ты тоже выжмись, – приказным тоном сказала она. Я не заставил себя долго упрашивать, и вскоре стоял возле Наташи, такой же голый, как и она, и старательно выкручивал рубашку и брюки. – Давай я тебе помогу, – предложила Наташа. Вместе мы по быстрому выжали мои вещи и также развесили на ветках сушиться. Я заметил, что Наташа всё время с интересом посматривает на мой член. Я застеснялся, но от этого стеснения член начал твердеть и подниматься. Ситуация была довольно не обычная: я никогда ещё не раздевался до гола при Наташе. Сконцентрировавшись мысленно на этом, я невольно подстегнул своё возбуждение. Член рос и наливался соком на глазах. Наташа заметила это и стыдливо отвернулась. Я же не знал, что делать. Одеваться было ещё рано, одежда не высохла, закрываться руками – глупо. И я просто стоял столбом, трясясь от сильного озноба, весь покрытый синей гусиной кожей. А член мой рос и рос, пока не приобрёл наконец строго вертикальное положение. Наташа тряслась на бревне, отвернув в сторону лицо. Забота и страх за здоровье родного человечка пересилили во мне стыд. Я подошёл к ней с предательски торчащим большим членом, присел рядом и крепко прижал к себе. – Не бойся, доченька, я только тебя погрею. Ты можешь заболеть, а это очень не хорошо. Как я тебя потом буду лечить? – А ты, папа, не заболеешь? – в свою очередь спросила Наташа, и робко взглянула сначала мне в глаза, потом – на член. – Меня не берёт никакая простуда, доченька, – успокоил я Наташу, и стал растирать ладонями её спинку и грудь. – Я не о том, папа… – замялась дочка. – А о чём? – Ну об этом самом… не понимаешь?.. Я слышала, что если случается так, как у тебя – сейчас, – то можно умереть. Я сразу понял, на что она намекает, и решил ей подыграть. – Да, можно умереть, дочка… Были летальные случаи. – Какие случаи? – Летальные. Со смертельным исходом. – А ты очень… хочешь? – с трудом подбирая слова, выдавила Наташа. – Хочу, доченька… Очень, очень… – И если этого… сейчас не будет, ты – умрёшь? – Без тебя, – да, моё золотце! – зачем-то недвусмысленно намекнул я. Хотя нет, я твёрдо знал – зачем это говорю, и к чему клоню. – Ну тогда сделай это, родной! – Наташка вдруг на что-то решившись, в свою очередь плотно прилипла ко мне всем своим маленьким тельцем несформировавшейся девочки-подростка, схватилась холодными тонкими пальчиками за толстый ствол моего дыбом вставшего члена и начала быстро скользить рукой вверх-вниз. Движения её были столь стремительны и умелы, что мне вскоре сделалось головокружительно легко и приятно. Накатило какое-то томительное безразличие ко всему на свете, кроме движений её музыкальных пальчиков на моём органе. Я широко расставил ноги и полностью отдался во власть маленькой шалуньи. – Тебе хорошо, папуля? – с придыханием, как взрослая, шептала Наташка, продолжая доводить меня своим сладостным массажем до дикого восторга и исступления. – Хорошо, Наташенька, продолжай, пожалуйста! – Зачем, папа? Ты ведь хочешь не этого… – Да, доча… Но тебе ещё нельзя… Ты слишком маленькая для… него! – А я осторожненько. Наташа встала с бревна и, продолжая манипулировать моим членом, села мне на колени, лицом к моему лицу. Я протянул трясущиеся от вожделения руки и коснулся пальцами её мягких, крохотных половых губок – уже раскрывшихся и увлажнённых. Наташка ойкнула, задрожала ещё сильнее всем телом, но теперь уже не от холода, а от удовольствия. Задвигала промежностью по моей руке. Я нащупал небольшую кнопочку её клитора, и нежно надавил на неё. Наташа вскрикнула громче, обвила меня тоненькими ручками за могучую, богатырскую шею и полезла посиневшими губками к моему рту. Я сразу же с жаром ответил на её горячий и жадный, засасывающий поцелуй. Утопил язык в её горяченьком горлышке. В то же время тёрся огромным вздыбленным фаллосом о её упругий животик. – Папа, я хочу – туда… – прошептала, оторвавшись от моего рта, разгорячённая Наташка. Приподняла попку с моих колен, захватила в руку жилистый ствол члена и стала осторожно водить раскрывшейся, как цветок, шляпкой головки по своей малюсенькой «киске». Мне стало так хорошо, что я чуть не кончил и невольно отстранил её руку с членом от влагалища. – Подожди, доча, не то сейчас всё потечёт… – Из него? – с интересом спросила Наташа. – Да… И ты не испытаешь… наслаждения. Мы продолжали жадно обсасывать рты друг друга, причём я представлял, как бы было здорово, если бы Наташка ласкала своим маленьким, юрким язычком, похожим на жало ящерки, головку моего стоящего члена. От таких мыслей в голове моей помутилось, и я, почти не соображая, что делаю, смочил слюной пальцы своей правой руки и стал осторожно раздвигать ими крошечные половые губки моей девочки. Она замерла в томительном ожидании, нависнув над моим членом. Я достаточно разработал вход в её горячую пещерку, так что под конец мог просунуть в неё три пальца. Дочка учащённо дышала, глухо постанывала, и всё крепче и крепче прижимала к своей не существующей груди мою мокрую голову. Наконец, я решился, и, думая, что довёл её до экстаза, начал медленно и осторожно насаживать моё бесценное сокровище на огромный, торчащий между расставленных ляжек, член. Вначале в её узкую, тесную дырочку, с натугой, но всё же вошла грибовидная головка члена, потом погрузился ствол. Стенки её неразработанного, девичьего влагалища так плотно сжали моё орудие, что мне даже показалось – я вошёл не туда… не в ту дырочку… Наташка закричала от боли резким пронзительным голосом, рванулась было вверх, с этого страшного кола, но я её не пустил, и подал взбесившийся фаллос следом. Что-то горячее мигом облило головку моего члена, я, испугавшись, выдернул его на секунду, и сверху на меня хлынула Наташкина девственная кровь. Девчонка испугалась и с криком схватилась обеими руками за свою растянутую моим огромным орудием щелочку, думая, что я там что-то порвал и нужно срочно что-то делать. Но я-то знал, что всего лишь пробил ей целку, и ничего делать не нужно. Вернее, нужно делать одно – продолжать трахать свою любимую дочурку. – Не бойся, дорогая, ничего не случилось, – принялся я её успокаивать, пытаясь опять водрузить верхом на свой окровавленный член, но Наташка сопротивлялась. – Что это, папа? Почему кровь? Что ты мне сделал! – Ничего, милая, так бывает у всех… Просто, ты перестала быть… девочкой! – А кто я теперь? – Моя жена! – выпалил я в запальчивости и наконец-то снова