Покоряя прикосновеньем пальцев - читать порно рассказ онлайн бесплатно

Сколько себя помню, я всегда отличалась от других. В пять лет, когда мама с вымученной улыбкой привычно пригласила меня к себе на руки, я чуть не вскрикнула после прикосновения к ней. Вслед за чем посмотрела ей в глаза и спросила: «Мам, что с тобой?» Родители в ту пору часто ссорились между собой, но пытались скрыть от меня это. Ни они, ни мои соседи по садику не могли понять, как я ощущаю то, чего не ощущают они. Чувствуя в одних постепенно возрастающий неосознанный страх, а в других — вполне открытую враждебность, я приучилась не распространяться о том, какая гамма ощущений открывается мне в момент прикосновения к человеку. Какой, вообще говоря, смысл был бы в подобных откровениях? Быть может, именно это привело к тому, что я росла довольно замкнутым ребёнком. Спутниками моими стали книги и комиксы, а с некоторого момента — книги и комиксы фантастические. В них зачастую описывались люди и иные существа с необычными способностями. В том числе — существа отчасти подобные мне. Мутанты. Псионики. Телепаты. В список этих субъектов, впрочем, входили не только живые существа. Меня поразило однажды красочное описание ощущений, испытываемых роботом-телепатом из романа Азимова при проникновении в человеческий ум. Восприятие игры человеческих эмоций в виде некоей цветной гармонии, мозаики, набора тонов или струн, которые можно усиливать или ослаблять, — но с риском, что ослабленная струна отскочит и ударит по остальным, — всё это было до невероятности похоже на мои собственные ощущения в момент контакта. При чтении подобных произведений я ещё сильнее ощущала своё отличие от остальных. Благодаря чтению обычной литературы примерно представляя себе ощущения живущего обычной жизнью обычного человека — в этом моя способность лишь помогала мне — и преисполняясь благородного намерения обратить свои способности во благо людям аналогично мутантам Ксавьера. С течением времени сей наивный максимализм ослаб — но и он сыграл свою роль, побудив меня не раскрывать ни перед кем свои способности раньше времени. Раскрывать, собственно говоря, на первых порах было особенно нечего. Часто ли вы прикасаетесь к людям? Люди не очень-то любят, чтобы к ним прикасались. Много ли сведений о них можно так почерпнуть? Я ведь даже не телепат. Я — эмпат-кинестетик. Я вижу игру эмоций, неосознанных чувств и некоторых наиболее устойчивых мыслеформ — но без уверенности, что смогу в последнем случае точно их расшифровать. Быть может, я была бы идеальным детектором лжи — позволь мне кто-нибудь неустанно держать себя за руку. Способность влиять была открыта мною незаметно и буднично, лет в двенадцать. Жужжание майских мух наполняло душный весенний воздух, а у мамы разболелась голова после очередной ссоры с отцом — хотя и, слава небу, не столь сильной, как в былые времена. Приложив ладонь к маминой голове, я всмотрелась в привычно визуализируемую мною гамму не своих чувств. Ощутимым диссонансом в многоцветии потоков и тонов смотрелась бледно-лимонная струнка. Не знаю почему, но у меня возникло желание сжать её, отплести или хотя бы ослабить её резкие пульсации. Прежде чем я успела понять, что, собственно, совершила, мама изумлённо распахнула глаза: «Вроде бы прошло». Понадобилось пройти некоторому времени, прежде чем я осознала смысл произошедшего. Способность влиять развивалась постепенно — так же, собственно, как и способность смотреть. На пути развития второй способности стояло преимущественно понимание — будучи ребёнком, я едва ли могла понять целиком смысл тех или иных эмоциональных пульсаций в человеке, ещё не пережив ни разу сама стоящих за ними чувств. Что же до способности первой, то она сама по себе изначально была на невысоком уровне — думаю, ключом к её пробуждению послужило начало полового созревания. Тем не менее по мере тренировок она планомерно росла. Коснуться мимолётно сухой ладони экзаменатора при взятии у него билета. Успеть уловить в этот краткий миг всё многоцветье открывшейся мне его внутренней жизни — и выловить импульсы кажущейся дружественности ко мне. Выловить и усилить. Каким сальным стал его взгляд. Так, кажется, я выловила и усилила что-то не то? Чем больше развивались мои способности — в особенности способность к влиянию — тем большим искушением становилось обладание ими. Моя начальная замкнутость приносила плоды в виде почти полного отсутствия личной жизни — и даже обзаведение уютным кругом подруг тут не сильно что-нибудь изменило. Внешне я как будто была достаточно мила: тёмно-рыжие волосы, зелёные и временами коварно вспыхивающие глаза, невинное — и вроде бы порою стервозное — личико. Такую характеристику мне не без труда удалось выудить из уст и умов окружающих, применив все свои способности для достижения откровенности. Но, увы, звёзд вокруг хватало и без меня. Я знала: мне достаточно подсесть к какому-нибудь симпатичному парню, провести пальцами по его ладони, всмотреться в пульсирующую мозаику его порывов и чувств — и я наверняка пойму, что и как следует усилить в мерцающем узоре разноцветных сполохов и искр. Именно это понимание и было страшным. Пугающим: не навредить бы? Манящим: остановило бы это, к примеру, ту же Оксану? Страх усугублялся тем, что психология противоположного пола во многом оставалась мне неясной — как в обычном смысле, так и на ощупь. Что объяснялось, с одной стороны, намного менее частым контактом с его представителями, а с другой стороны — абсолютной бесполезностью самонаблюдения. Психология девушек была понятней. По тем же самым причинам — как извне, так и изнутри. Мне легко было отличить густой оранжевый тон вожделения от светло-сиреневых романтических оттенков, а изумрудную сытую удовлетворённость — от пурпурных дёрганых колеров самоубийственной страсти. Вдвойне завидней было ощущать эмоции своих подруг во время бесед об их кавалерах. Быть может, это извращение — или дикая разновидность сублимации? — но я вскоре полюбила, как бы невзначай выводя ту или иную свою подругу на разговор об интимных моментах её романа с тем или иным парнем, прислушиваться при этом к буре полыхающих в её душе чувств и воспоминаний. Если б они только знали, зачем я в эти моменты поглаживаю их пальцы... Если б они только знали, что я в этот момент переживаю описываемые ими сцены едва ли не ярче их... Чтобы достичь подобной откровенности, мне не особо требовалось прибегать к влиянию. Если же и требовалось — то совсем чуть-чуть. Тут — чуть распалить возбуждение. Тут — слегка ослабить запоры смущения. Вскоре я даже обнаружила, что мне нравится это. Наблюдать, как невинная в обычных разговорах девушка на моих глазах раскрепощается, как глаза её начинают гореть, а личико — румяниться, как из уст её — неожиданно для неё самой — начинает литься детальнейшая повесть о её фривольных приключениях на подоконнике, под трюмо и в кабинке университетского туалета. Не спорю: с моей стороны это вполне могло быть изощрённым психологическим садизмом. Местью неудачницы? Пусть даже местью, безвредной для жертвы, — я, естественно, никому и никогда не передавала полученные таким образом пикантные данные. Но я не собираюсь оправдывать себя. ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ — А потом... потом его губы припадают к моему бедру, — выдохнула Анна. — Кажется, к правому... или левому, я точно уже и не помню. Глаза девушки блестели в полутьме, освещаемые лишь радужными переливами крутящегося световодного ночника. — Я и не подозревала, что он окажется способен на подобное... прямо в библиотечном зале, под столиком, практически на глазах у этой сухой мымры, представляешь? Затем он поцеловал меня... чуть сместив ленточку трусиков, поцеловал прямо туда. От избытка эмоций колени рассказчицы слегка ёрзнули на краю кровати. — И что было дальше? Чему-то улыбнувшись внутри себя, Ирина вновь провела кончиками пальцев по Аниной ладони. Анна открыла рот — и опять закрыла, чувствуя, как её переполняет что-то, чему нет названия. — Он приоткрыл губы... и щекотнул меня кончиком языка. Вначале сверху... облюбовав чуть ли не каждую складочку... потом провёл языком сверху вниз... О небо! Она вздрогнула всем телом, чуть покачнувшись. — А ты что? Ирина не упускала её руку из своей ладони, неспешно, размеренно убаюкивая каждый её пальчик. — Я?.. — Анна запылала. — Я... не могла терпеть. Я раздвинула бёдра, как последняя... и чуть приподнялась, позволив ему стянуть с меня трусики. Закрылась книжкой... чтобы никто в зале не видел моего лица, моих глаз... в то время как язык его проник вглубь меня, просочился в мою щёлочку... не останавливаясь ни на миг, терзая, лаская стеночки моей пещерки... и я... о-ох. Вся красная, Анна замолчала, хрипло и тяжело дыша. Её невинное личико в обрамлении чёрных кудрявых волос выглядело сейчас особенно привлекательным. — Ир... я не могу дальше, — беспомощно выдохнула она. Ирина наклонилась чуть ближе, ловя её взгляд. — Не стесняйся, — шепнула она. В чертах её лица на миг проявилось нечто хищное — или ведьмовское? — Продолжай. Пальцы её слегка сжали Анину ладонь. — Ира... я... — Анна закусила губу, чувствуя, что течёт. Такого сочетания стыда, беспомощности и в то же время странного бесстыдства она ещё ни разу не ощущала. — Если я продолжу... я совсем потеряю самоконтроль... — И что? По-кошачьи поблескивающие изумрудные глаза Ирины как будто магнетизировали. — Мы ведь тут одни. Никто ничего не увидит, — прошептала она. — Никто не узнает. Взгляд Ирины не отрывался от её глаз, пальцы её продолжали неспешно поглаживать Анину ладонь, сама же Анна ощутила в себе рост противоестественного бесстыдства, желания выложить перед подругой всё, а то и не только выложить на словах, но и самой повести себя предельно бесстыдным образом. От мыслей этих щёки её полыхнули ещё более нестерпимым румянцем. — Тебе ведь самой нравится вспоминать об этом, — вновь шепнула зеленоглазая искусительница напротив. — Правда? Анна зажмурилась. Из памяти её, будто помимо воли, всплывали воспоминания, ощущения и образы... вот мохнатая голова Олега уже почти целиком между её бёдер... вот губы его щекочут складчатый треугольничек клитора, а кончик языка проскальзывает в пещерку...