— Не догонишь, не догонишь!
— Ииии!..
— У тебя… ноги длинные… пока повернутся… а у меня — раз-раз-раз…
— Рассуждаем, да? А вот тебе!..
— Не догонишь, не догонишь…
«А ведь и мы когда-то так… с Владой», — думал Андрей. — «Так странно смотреть со стороны…»
Он стоял в отдалении — так, что его вроде и не было видно — и наблюдал, как пацаненок лет восьми и молодая девушка гоняются друг за дружкой, визжа, как целый выводок поросят.
Все вокруг было голубым и лиловым, как бывает в апреле. Солнце с неба тоже вопило и визжало, и густое небо вместе с ним, и скучные дома, с которых будто стерли пыль.
Девушка была черноглазой и красивой. А если красивые девушки дурачатся, как дети, и щеки их розовеют, иглаза горят, как фонари — это вообще невозможно выдержать. Андрей смотрел и думал:
«Надо же, как сестра любит братишку… Как ей идет быть ребенком… И у меня были бы сын и дочка, и так же игрались бы вместе… Вот у этих наверняка есть счастливый папаша. Живет себе и не понимает своего счастья… Урод. Ненавижу его, хоть и глупо, конечно. Просто зависть. Зависть, зависть, зависть…»
—… А чего он там на нас смотрит?
— Ну, Дюшка, не столько на нас, сколько на меня. Потому что он думает, что его не видно.
— Тю! Кто ж так прячется?
— А давай мы его научим? Эй, дядя! Который стоит за кустами! Идите к нам! Мы вас научим прятаться… и побегаем. Эгегей!
Поразмыслив, что лучше — убежать или выйти из укрытия, — Андрей все-таки решил выйти.
— Не бойтесь! Мы не кусаемся!
— Ррррр… ргав! — гавкнул пацаненок.
Девушка была вся розовая, от носа до ушей, и это все улыбалось и смеялось, и даже уши смеялись сквозь волосы.
«Надо что-то им сказать, — думал Андрей. — Что-то педагогичное. Дети, как-никак. А то я получаюсь совсем идиотом».
— Ну, и кто быстрее бегает? — спросил он у мальчика. — Ты или сестренка?
Мальчик с сестрой переглянулись и прыснули от хохота. Андрея пробрал озноб.
— А… что я такого сказал?
— Да ничего, — смеялась девушка.
Она была на кого-то ужасно похожа, хоть Андрей и не мог понять, на кого. «Да на брата своего и похожа», вдруг понял он, но не успокоился. Все казалось каким-то дежавю, будто он попал в старый сон.
— Ох… А это хорошо, что вы отвлекли нас. Моему… брату, — она снова переглянулась с пацаненком, и они снова рассмеялись, — моему брату пора в школу.
— Нееее! Не гони, сеструха! — начал было братец, но девушка нахмурилась, и он притих.
— Школу никто не отменял. А вас, случайно, не Андреем зовут? — вдруг спросила она у Андрея.
Тот опешил.
— Не хотите — не говорите… Так, Дюшка, чеши-ка домой, переодевайся — вон мокрый весь!… Завтрак знаешь где, да? И давай, а то первый у тебя русский, и… можно не продолжать, да?
— А бонус будет?
— Будет. Слово сестры. Давай!
— Когда ты придешь?
— Скоро.
Она нагнулась к братишке, чмокнула его, и тот побежал к домам.
— Бонус? — спросил Андрей, совсем сбитый с толку.
— Ага. У нас с ним заведено: как только меня опять принимают за его сестру — это значит, что у него лучшая в мире мама, а лучшие в мире мамы всегда дарят детям трансформеры. Надо будет зайти в киоск…
— Мама?!
— Ну да. Это сын мой, Дюшка. Андрюшка… Так. А ну-ка посмотри на меня. Внимательно.
Девушка подошла вплотную к Андрею, взяла его за руки (их кольнуло током) и уперлась взглядом ему в глаза.
Взгляд горел таким же теплом, как и розовые щеки, и вся она. Остолбеневший Андрей чувствовал, как это тепло проникает в него, покалывая мурашками под кожей.
— Не узнаешь?
И, когда теплые руки уже отпустили его, а глаза потухли, он вдруг ахнул:
— Влада?
***
— Как ты меня узнала?
— Не знаю. Как-то узнала, и все.
Они с Андреем сидели на диване в ее квартире и хлебали наскоро сваренный чай.
— Я сильно изменился?
— Да нет. Такой же сморчок, гороховый стручок. Шутка! Ыыыы, уже и надулся, обижака! А я? Я сильно изменилась?
— Ты? Сильно. До сих пор не верю, что это ты.
— Ну конечно, это не я. Это Чоррррный Демон Мармадюк в моем обличье…
— Вот теперь верю. Теперь точно ты.
Они рассмеялись.
— Ну а все-таки? В чем я так изменилась, что ты меня не узнал?
— Ну… Во-первых, волосы. Когда я тебя последний раз видел, они у тебя были короткие и лиловые. А сейчас длинные и настоящие. Когда, кстати, ты уехала? Сколько мы не виделись?
— Одиннадц… нет, подожди… Двенадцать лет, во! Я уехала — мне было шестнадцать.
— А сейчас сколько?
— Считать умеешь? Двадцать восемь.
— Двадцать восемь?!
— А что?
— Вот потому я тебя и не узнал. Все твои ровесницы уже давно тетки, а ты выглядишь совсем девчонкой. Тебе на вид лет восемнадцать, не больше.
— Что же мне, старухой быть? Двадцать восемь — не шестьдесят вроде бы?
— Это точно… Ты чего не отвечала на мои письма?
— Я?… Это ты чего мне не писал?!
— Я? Писал. Знаешь сколько писал… Что, ничего не дошло?
— Наверно, нет. И мои тоже не дошли, да?
— Стало быть… Вот лажа, а?
— Охренеть просто. Писала, писала ему, всю душу вкладывала… блин, был бы у тебя Интернет, не жил бы в каменном веке… Небось до сих пор компа нет?
— Да ладно тебе. Лучше расскажи, как там, в Израиле? Ты сюда так приехала, или насовсем?
— Я здесь уже пять лет как. Ты же слышал: Дюшка тут в школу ходит.
— А муж?
— Что муж? Чей муж?
— Твой. Он тоже тут?
— Нет у меня никакого мужа. С чего ты взял?
— Ну… а…
— Что «а»? Дюшка — это Дюшка, а муж — это муж.
— А он был?
— Не было никогда. Дюшка был, а мужа не было, ясно тебе?
— Ясно… А сестра твоя мелкая где? Роза… кажется, так ее звали?
— Роза, Роза. В Израиле сидит, — махнула рукой Влада. — Чего ты ее вспомнил?
— Да так. Интересно же… Влада, а ты знаешь, что я в тебя тогда влюблен был?
— Знаю, конечно.
— Откуда?!
— Ты такой странный. Будто это не видно было.
— Значит, видно?
— Конечно. Я тоже в тебя была тааак влюблена…
— Что?!
— Не замечал, да? А я, блин, все терзалась, все мучилась: он тупой, или я не нравлюсь ему, или?..
— Даааа…
Они переглянулись и снова рассмеялись.
— Я, как ты уехала, все время представлял тебя, — говорил Андрей. — Мысленно общался с тобой, рассказывал всякие штуки… Блин, смешно вспомнить даже, будто и не со мной было. Ты сейчас совершенно другая. Полностью незнакомый мне человек. И я тоже совсем другой… Я уже плохо помню, каким я был тогда. Помню, жалел, что не поцеловались ни разу…
— И я жалела… Слушай, а кто нам мешает?
— Что?
— Не чтокай, а иди сюда.
Она вытянулась навстречу Андрею, зажмурив глаза — совсем по-детски, по-девчоночьи, — и Андрей, холодея, чмокнул ее в горячие губы.
Потом, решившись, прильнул крепче. Лизнул языком, окунул его глубже, в запретную кислинку рта — и отпрянул, будто обжегся.
Влада заулыбалась, а потом и рассмеялась. Рассмеялся и Андрей.
— Лучше поздно, чем никогда, а?
— Угу… Ты такой колючий. Так и думала, что будешь колючий. Тебе неприятно?
— Почему?!
— Так быстро отскочил, будто я точно старуха.
— Ты что! Ты…
Второй поцелуй был гораздо крепче. Решившись, Андрей и Влада изучали друг друга губами и языками так, как только что изучали глазами. Язык Андрея много раз сплетался и расплетался с ее языком, истаивающе-сладким, как барбарис…
— Прикольно. Ты на вкус пробуешь меня, будто я конфета, — сказала Влада, когда они наконец разлепились.
— Ты кисленькая. Барбариска, или дюшес. Помнишь, такие раньше продавали?
— Ага… Дааа, Андрюха.
.. Знаешь, как я делала, когда уехала?
— Как?
— Ээээ… Не скажу.
— Чего?
— Того. Все, забудь. Забудь!
— Ну скажи!
— Не. Давай лучше так. Ты в орлянку давно играл?
— Ээээ… С тобой последний раз и играл.
— Ну, вот давай обновим. Смотри, я бросаю — и… Если решка — я рассказываю, что я… В общем, рассказываю. А если орел — то ты.
— Что мне рассказывать?
— Ну… ну расскажи, что тебе больше всего хотелось от меня тогда, ладно? Только по-честному, ладно?
— Ладно.
Влада, зажмурившись, бросила монетку.
— Орел! Агааааа! Ну все, Андрюх. Правду, только правду и ничего, кроме правды!
— Правду?
Андрей вздохнул. Помолчал.
— Мне хотелось… хотелось увидеть твои… ну, сиськи. И вообще — голой. Увидеть тебя, в смысле.
— Таааак. А я-то думала — у нас такая чистая дружба… Подростковые гормоны играли?
— Типа того.
— А сейчас хочешь увидешь?
— Что?
— Ну Андрюх, ну разве можно так безбожно тупить? Ну нельзя же так.
— Ээээ… Хочу.
Влада выпрямилась, вдохнула, выдохнула, зажмурилась, рассмеялась… и стянула с себя гольф.
Под ним ничего не было.
— Вау, — сказал Андрей, не зная, что сказать.
— Дальше показывать?
Андрей молчал. Но его взгляд был так красноречив, что Влада, розовая, как снегирь, встала, повернулась к нему спиной и сняла джинсы с трусами.
Потом, не оборачиваясь, сказала:
— Маленькая проблема.
— Какая?
— Не могу повернуться. Стесняюсь.
— Ээээ… — мычал Андрей, глядя на ее упругие, как два мячика, ягодицы. Потом встал и осторожно зашел спереди.
Влада стояла с закрытыми глазами. Потом вдруг зашлась истерическим смехом.
— Ты чего? — спросил Андрей.
— Ахахахаха… Ничего. Не обращай внимания.
— Не, ну чего?
— Ахаха… Мне еще никогда не было так стыдно. Даже когда девственности лишали.
— Ну… ну чего? — повторял Андрей, как попугай, глядя на ее соски. Пухлые, вкусные, они колыхались от смеха, как ягодки на желейных пудингах.
Влада открыла влажные глаза и тоже смотрела на свою грудь.
— С тех пор так и не выросла, — сказала она, будто извинялась.
— Мне снилось тогда, как я их в рот беру. Вот сейчас вспомнил, — тихо сказал Андрей.
Влада молчала.
Молчал и он. Потом медленно нагнулся — и робко, будто боялся обжечься, прильнул ртом к ее соску.
Он был горячий и соленый. Он жег своей солью Андреев язык. Подержав его во рту, Андрей