(сказка жестокая, но в конце, как и полагается в сказках, всё будет хорошо)
— А ну, раздвинула свои ляжки шире! — скомандовал мужской голос: — Шире я сказал!
— Аргх! — донёсся приглушённый женский вскрик, когда ремень со свистом опустился на её промежность, голенькую как у девочки, и бардово-красную от ударов, как у провинившейся шлюхи. Большего женщина произнести не могла, даже если бы захотела. Мужчина восседал на её лице всем своим весом, ни мало не заботясь о её удобстве. Впрочем, удобством здесь и не пахло — она была вжата в каменную плиту, и холод пробирал её до костей. Но ей уже было не до того, чтобы беспокоиться о таких пустяках. Сейчас её единственной задачей было массировать своими грудями уютно расположившийся меж них мужской орган, не прерываясь даже в самые болезненные моменты. И она должна была постараться, если не хотела, чтобы боль продолжалась вечно. Только если она вызовет в нём желание своими ласками, только тогда он снизойдёт до того, что позволит ей ублажать себя ртом — а в это время он прекратит терзать её нежную плоть меж ножек, подрагивающих от напряжения и страха ожидания очередного удара.
Но насильник был уже слишком опытен, чтобы оставить свою жертву в покое так скоро, как той хотелось бы.
И вдруг ей стало легче — когда мужчина поднялся с неё. В порыве благодарности, она хотела уже потянуться губами к его нависающему над ней орудию, но он лишь влепил ей пощёчину:
— Куда, шалава, своим ртом нацелилась? Команда была лежать. И терпеть, — зло усмехнулся он: — Но раз ты дёрнулась, значит проявила непослушание. Значит, будешь наказана.
— Да, дорогой, — непроизвольно всхлипнул, ответила женщина.
— Что значит «да»! — новый неожиданный удар потряс женское тело. Она не успела свести ножки и вся тяжесть кованной пряжки легла точно на клитор. Со всего маху. Глаза едва не выскочили от боли из глазниц, рот распахнулся так, что потрескались уголки губ, а каменные своды потряс крик… который не слышал её мучитель, ибо ухо человека неспособно услышать такую боль. Но он знал, он видел КАК ей БОЛЬНО — и наслаждался этим. И не собирался прерывать своё наслаждение.
— Как, — начал он с усмешкой: — Как, я спрашиваю тебя, ты, недостойная тварь, должна держать ответ перед твоим господином и повелителем?
Превозмогая ужасную боль в ноющей от сотни ударов промежности, женщина соскользнула с ложа на каменный пол. Холод камня чуть-чуть приободрил её, придав силы, чтобы приподняться и сесть на коленях перед мужчиной. Затем она выпрямилась, и гордо откинув голову назад, завела за неё руки, явив пред очи мучителя свою прекрасную грудь:
— Мой господин, — произнесла она с величайшим смирением в голосе: — Я, твоя ничтожная вещь, твоя подстилка, существующая лишь для твоего наслаждения, провинилась перед тобой, мой повелитель. Моя вина безмерна, и ничто в мире не может служить мне оправданием. Я не заслуживаю пощады, и должна быть наказана со всей строгостью. Но…
И тут она замерла и посмотрела ему в глаза. Он разглядывал её, покорную женщину у его ног. А она ждала. Наконец он дал знак.
— Могу ли я, — продолжила она: — Просить о милости…
— Нет, — прервал он её. Он сказал это без всякого нажима, без угрозы. Даже почти мягко дал ей понять, что его решение непреклонно и сладкого она не дождётся. Но увидев вновь навернувшиеся слёзы на его и без того заплаканном лице, он смягчился: — Прости, любимая. Ты сейчас так прекрасна, — он опустился на пол перед ней. Холод камня не волновал его, взор был прикован к глазам напротив: — Ты сейчас так прекрасна…
— Правда?
— Ну конечно! — приободрил он её: — Ты неотразима. Самая прекрасная из женщин. Сколько боли ты перенесла и так стойко. Я любуюсь тобой. Но, нет, даже не проси. Сейчас я не дам тебе ни капли удовольствия. В мои планы входит ещё наслаждаться тобой сегодня, а что это означает для тебя, а, моя девочка?
— Боль, да? — шепнула она, целуя его руку. Руку, которая ещё недавно сжимала ремень, терзавший её самое нежное место.
— Да, моя девочка, — подтвердил он: — Много, много боли. И, если я сейчас позволю тебе хоть капельку наслаждения, ты же знаешь себя, тебе только труднее будет перенести остальное. Я же жалею тебя, глупая.
— Спасибо, милый, — она уткнулась ему в плечо и принялась нежно целовать его, пока он держал её в своих объятьях. Тепло, исходившее от его тела, было необычайно приятным. Она так наслаждалась этим ощущением, что готова была вытерпеть ради него ещё такую же пытку. Или даже похуже.
— Ну, всё, девочка, — тихо произнёс его властный голос: — Отдохнула?
— Да, господин, — шепнула она, смахивая слёзы и поцеловав его в последний раз.
— Тогда вставай, и ножки пошире. Да, вот так. Ещё шире, девка!
— О, господин…
— Стоять! — он взял её за волосы, выворачивая её лицо к себе, и она едва не растаяла в накатившей волне наслаждения от ощущения его власти над собой: — Строптивая девчонка решила своевольничать. Много о себе возомнила. Думала, раз господин приласкал, то пожалеет? Нет, никакой жалости не будет. Усекла?
— О, да, господин, — отвечала она: — Я недостойна.
— И ещё, девочка, — добавил он чуть мягче и нехорошо ухмыльнулся: — Теперь тебе будет больнее. Помнишь, я тебя предупреждал об этом. После передышки боль ощущается сильнее. Ты хотела этого, глупая девчонка?
— Для тебя, мой господин, я готова на всё!
— О, сегодня тебе представиться случай, — заверил он её: — Но сперва я хочу, чтобы ты ног не могла свести. Стоять!
Она и не пыталась сопротивляться. Стояла в той же позе, с широко разведёнными ногами, руки сцеплены за спиной, грудь выставлена вперёд, а кругленькая плотненькая попочка отклячена назад. Да и куда бы она делась, когда её волосы намотаны на его кулак? Оставалось лишь надеяться, что он захочет войти в неё сзади. Ну хотя бы пальцем проверит её дырки…
Но вместо этого она услышала свист раскручиваемого ремня и напряглась, зная что будет потом. Предугадать было несложно, кованная пряжка, пролетев по дуге снизу меж её ножек, ударила по лобку. На этот раз она попала выше нежных губок, по животику — но и это было черезчур. И всё же она держалась на ногах… а может висела на своих волосах, зажатых в его кулаке.
Кажется, он заметил, что удары не приносят жертве должных мучений. Бесцеремонно пригнул её ниже и продолжил порку. Ремень ложился, огибая промежность, но удары стали попадать ещё выше. У неё перехватывало дыхание, но это неудобство она вполне могла ещё выдержать. Главное, что её начинало уже раздражать и даже злить — почему он не бьёт именно туда? Она не нравиться ему там? Это становилось простым избиением, в котором она не видела ничего интимного.
И она выпрямилась
— Девка, ты что творишь? — произнёс он удивлённо.
— Почему ты не бьёшь меня туда? Я тебе не нравлюсь там больше?
— Вот только этого нам сейчас не хватало, — бросил он в ответ раздражённо: — Ты неисправима. Ты вся в этом. Что угодно может стать причиной и ты уже готова поломать всё.
— Но почему? — взмолилась она.
— Девочка, моя любимая девочка, — успокоил он её: — Я люблю тебя. Ты же знаешь. Ну, скажи сама.
— Да, — ответила она, прижимаясь к нему: — Я знаю, любимый.
— Ну так чего тебе ещё надо?
— Ты не попадаешь…
— Ах, это! — рассмеялся он: — И только в этом дело? Так моей жене не хватает боли для полного счастья?
— Да, — стесняясь своих слов прошептала она. Несмотря на всё, что было с ней прежде, она до сих пор стеснялась точно так же, как невинная девушка. И это было обворожительно прекрасно, знать, что она стесняется, когда с урчанием высасывает сперму из умело возбуждённого ею мужского органа.
Он посмотрел на неё снова. Она стояла к нему в профиль и линии её тела были совершенны. Время не властно было над ними. И этой красотой владел он — именно владел.
— А ну-ка, — промолвил он, как бы размышляя вслух: — Давай-ка, девка, нагнись вот так, пониже. Ага! Так и стой. Как корова, вон и вымя висит — может подоить? Или…
И снова свист, но на этот раз пряжка оставила отпечаток на нежной груди, вдавив сосочек глубь. Она не ожидала этого, и снова зашлась в безмолвном крике.
— Руки! Руки, я сказал! На место руки. За спину! Позу принять! Получай!
Этот удар она уже ждала и крик сдержала. Ничего, через несколько ударов она привыкнет и даже сможет улыбнуться. Сквозь слёзы. Они лились непроизвольно и с ними она ничего не могла поделать. Потому что ей было и вправду так больно, что не было слов, способных описать эту боль. Но она должна была терпеть — и улыбаться. Ему нравилось, когда она выдавливала из себя улыбку сквозь рыдания.
— Ох, хороша тёлка! А вот так?
Ремень опоясал её тело, досталось обеим грудкам. Она даже задумалась на миг, как они будут выглядеть после этого? Её совершенная красота превратиться в распухшее бесформенное синее пятно. Ей стало жаль себя, и она ухватилась за эту мысль — жалеть себя. Заплакать. Поскорее бы…
— А чтоб не тащилась ещё и вот так.
Неожиданно он вновь перенёс удары на промежность — и это возымело действие. А может удар был слишком сильным — но только её аж подбросило. Пол изчез из под её ног, чтобы в следующий миг встретиться с её лицом.
— Эй, милая? — кто-то тряс её: — Ты в порядке? Ну давай, вставай. Хватит валяться, я ещё не наигрался с тобой.
— Что со мной было? — произнесла она, всё ещё глядя в пол перед собой.
— О! Замри! Постой так. Очень красиво смотришься, — произнёс его голос. И вот она ощущает его рядом. Он гладит её спину, бёдра, ножки. Не забывает животик, грудки и плечи. Затем берёт за волосы — но нежно, так нежно, как умеет только он — и поворачивает к себе, и говорит: — У тебя всё лицо разбито. Просто шикарно. Никогда ещё ты не выглядела так соблазнительно, любовь моя. Как же это замечательно, что я могу так делать с тобой.
— Да, — согласилась она, чувствуя, что слова даются ей с трудом: — Наверно это действительно замечательно. Только